Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

Наскоро проверяю сценарий: еще должна прозвучать баллада под гитару, и девочки из театральной студии исполнят фантастический, завораживающий танец то ли теней, то ли призраков. Что, в общем, примерно одно и то же, когда речь идет о нашем прошлом… Мне вдруг кажется совершенно неправдоподобным то, что на одном ряду со мной видит свои немудреные сны девочка, которая родилась потому, что две из таких теней однажды случайно наслоились, совпали очертаниями… Иногда мне кажется, что ничего этого и не было на самом деле. Что я придумала эту историю, как десяток других… И никогда не рожала… Я почти не помню этого. Потому что не хочу вспоминать.

Случилась ли со мной та иллюзорная любовь, что рассеялась от солнечных лучей действительности? Слишком жгучих лучей, способных опалить до того, что перестаешь что-либо чувствовать… Как ничего не почувствовала я после того, как Влас вернулся в свою Щербинку. Я даже не стала просить его выбросить заготовленное снотворное… Когда атрофируются все чувства, пропадает и желание умереть.

Я вдруг замечаю, что Лера вскакивает и быстро выходит из зала. Мне кажется, девочка выгибается у нее на руках, наверное, проснулась и начала предъявлять одно из десятка требований, которые у младенцев всегда наготове. В мыслях мелькает злорадное: «Воистину, свобода ограничена длиной цепи… Она думала, что сможет вести прежний образ жизни, а у ребенка свое мнение на этот счет. Если б Лера не убежала, ее детка подняла бы такой рев, что сорвала бы все действие. И никаких аргументов больше не требуется…»

Некоторое время во мне борются желание догнать сестру и ответственность хозяйки бала. Девочки только начали свой завораживающий танец, и я понимаю, что могу успеть к финальным па, чтобы сразу после них подняться на сцену и начать заготовленную речь о том, как создавалась эта книга. Бесшумно поднимаюсь и выскальзываю в фойе, не встретившись взглядом ни с одним человеком в зале. Стороннее любопытство, в котором столько же злорадства, сколько минуту назад испытала я сама, невыносимо. Лере его не выкажу. Догоню, обниму, ни о чем не спрошу.

Но ее уже нет ни в фойе, ни на лестнице… Я бросаюсь вниз, к выходу, надеясь перехватить машину, если они с дочкой еще не уехали. И, распахнув дверь, вижу, как Влас держит на вытянутых руках Настеньку, а Лера поспешно расстилает на капоте машины пеленку. Потом достает одноразовый подгузник и забирает девочку. Сестра переодевает Настю, а Влас стоит рядом и внимательно, как стажер, следит за каждым ее движением. Меня никто из них не замечает, хотя в какой-то момент, пока Влас еще держит девочку, мне чудится, что малышка останавливает на мне взгляд и, точно вспоминая, всматривается в лицо. И я невольно замираю, напрягаюсь всем телом, желая понравиться ей, хотя краем сознания понимаю, как это нелепо. Да и поборола я уже это безумие… Самой не верится, что такое происходило со мной.

Но то, что вскипает во мне сейчас, не имеет ничего общего ни с послеродовым психозом, ни с той страстной нежностью, которая заставила меня броситься следом за сестрой. Те минуты, пока я наблюдаю за этой троицей, неожиданно для меня заполняются жгучей ревностью: «Это мой мужчина! Уж его-то я тебе не отдам!»

— Влас!

Отрывистый окрик звучит, как команда хозяина, сама пугаюсь этого звука. Малыгин резко оборачивается, и я с ужасом понимаю, что если б выкрикнула его имя на миг раньше, до того, как Лера забрала у него девочку, он мог бы, чего доброго, выронить ребенка. Испуг заставляет очнуться от ревности: при чем здесь вообще Влас, если я бежала к своей сестре? Но что-то уже мешает мне подойти к Лере, прижать ее, как хотелось, и пропеть на ухо старую песенку из нашего детства: «Раз и два, и три, четыре, пять, я опять иду тебя искать…»