Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

— Ты уже лишку выпила, что ли? О смысле жизни тянет поговорить? Так с этим не ко мне. Я не веду таких разговоров.

— Почему? — не унимается она. — Боишься их?

Делаю глоток шампанского, хотя лучше бы сейчас выпить водки. Но нельзя — за рулем. Да и недавняя попойка с тем парнем — как же его звали? — еще отдается последствиями. И я убеждаю себя, что нужно завязывать с таким баловством, если не хочу наградить сестру больным ребенком. Ответственность уже навалилась на плечи… Хотя в этот момент я зла на Леру, как ни на кого другого, ведь ей хорошо известен ответ.

— Смысл моей жизни умер одиннадцать лет назад. И ты это знаешь.

— Но, Зоя! — вскрикивает она. — Что ж ты теперь так и будешь…

— Замолчи, — прошу я сквозь зубы. — Не произноси по этому поводу никаких банальностей. По другому — сколько влезет!

Сестра ненадолго замолкает, потом поднимает взгляд, в котором усталость сгустилась за эти несколько секунд.

— Ты считаешь меня способной только на банальности?

— Ох, только давай без этого! — я невольно морщусь, хотя вовсе не стремлюсь ее обидеть.

Но Лера не унимается:

— Без чего — без этого? Без интереса ко мне? Без разговоров вообще?

— Тебе нельзя пить, — заключаю я. — Тебя тянет на психоанализ, а это самая противная форма опьянения.

— Я знаю, что ты всех вокруг считаешь идиотами!

Я выразительно осматриваю щебечущие стайки актеров:

— Ты их имеешь в виду?

— Вообще всех!

— Все человечество?

Ее представления о масштабах моего презрения к миру так смешны, что я и не пытаюсь скрыть улыбки. У Леры начинает дергаться подбородок, как бывало в незабвенном детстве, когда мать заставляла меня всюду таскать младшую сестру с собой, а я шипела ей, ненавидя во всю силу: «Чтоб ты сдохла, сволочь! Надоела!» Потом ночью, уже отойдя от приступа и убедившись, что в компании, куда я так рвалась, хоть с Лерой, хоть без нее, было одинаково скучно, я неумело молилась за сестру, спрятавшись под одеяло: «Господи, пусть она живет! У меня же просто вырвалось…»

Я глажу ее голое плечо, на которое уже все присутствующие мужики покосились с вожделением:

— Не глупи. Все не так безнадежно в моем случае. Моя мания величия еще не достигла мирового размаха.

— Почему ты дружишь с Элькой? — вдруг спрашивает сестра. — Вот уж дура так дура! Стрекоза…

— Вообще-то она работает не меньше твоего. Так что уж ты не можешь называть ее бездельницей.

Лера с сочувствием поджимает губы:

— В сравнении с тобой все мы — бездельницы!

— Вот только не надо представлять мой труд каторжным! Я же упиваюсь тем, что делаю.

— Завидую!

— Скоро тебе тоже будет, чем упиваться, — обещаю многозначительно, и чувствую, что дольше не могу выносить общения с сестрой.

Пошарив взглядом по залу и прислушавшись к обязательным на театральных вечеринках «А помнишь?», я намечаю достойную цель. Сестра поймет, если я даже без объяснений сбегу от нее к такому мужику. Но я соблюдаю приличия.

— Извини, — говорю я Лере, — мне нужно переговорить с худруком, а то к нему потом сорок лет не пробьешься.

Стоит мне только сделать шаг в сторону, к Лере уже подкатывает один из стареющих героев-любовников. Мне мгновенно вспоминается, как однажды, напившись на таком вот мероприятии, он пытался затащить меня к себе в гримерку. И я бы, может, и не стала сопротивляться, если бы перед этим бывший секс-символ нашего кино не облил грязью всех актрис театра, объявив мне, что «гнобит» их. А они, мол, у него в ногах ползают… И мне сразу услышалось, как он будет рассказывать о том, что «гнобил» меня после нашего уединения в его комнатушке…

Решив, что я успею отбить у него Леру, направляюсь к худруку, уже заранее улыбаясь. Просто потому, что, глядя на него, тянет улыбнуться.