Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

С опаской посматриваю на Зинаиду Александровну: как бы не померла ото всех этих перелетов, все-таки девятый десяток… Но она бодрой птичкой порхает по комнате:

— Нам нужно непременно исходить вдоль и поперек Старый город. Вы знаете, Зоя, что там до сих пор газовые фонари? Чудесно! Эти булыжные мостовые, узкие переулки, разноцветные домики…

Но погулять с нею вместе нам так и не удается. Не успеваю я распаковать чемодан, как является переводчик из местных, его мне предоставил Союз шведских писателей, который, кстати, сейчас возглавляет женщина — переводчица Мета Оттонсон. Почему-то это радует, хотя в профессиональном смысле я тоже никогда не объединялась по половому признаку — наверное, Цветаева воспитала это во мне. Никаких сборников «женской» прозы, никаких выступлений девичьей бригадой… Поэтому меня саму удивило, когда имя здешнего главы Союза писателей, которое мне назвали еще в Москве, отозвалось в душе радостью.

До этой поездки я была убеждена, что подобные союзы — изобретение советских партократов и в других странах нет ничего подобного. Когда ездила туристкой, этими сообществами даже не интересовалась. Ан нет! Оказалось, что в Швеции такой союз насчитывает несколько тысяч членов, что у меня просто в голове не укладывается: каким образом в маленькой стране народилось столько нашего брата?!

Изо всех этих тысяч я, к стыду своему, читала немногих. Запомнился роман Пера Улова Энквиста о Мари Кюри и ее секретаре Бланш, которая так облучилась во время опытов, что ей пришлось ампутировать обе ноги и правую руку. Веселая история… А с самой Мари некое духовное родство ощущает, наверное, каждая женщина, которая пытается всерьез реализовать себя в нашем подчиненном мужчинам обществе. Коллеги-ученые ненавидели ее, но она не позволила им испепелить себя и жила, как считала нужным, и влюблялась в тех, кого просила ее душа…

В России неплохо знают этот роман, как и кое-что написанное Тунстрёмом, Вальгреном, не говоря уже, конечно, о Ларсе Густафссоне, которому сейчас уже, кажется, седьмой десяток. Из молодых, тех, что чуть старше меня, я читала только Микаэля Ниеми, которого называют шведским Сэлинджером, что, на мой взгляд, оскорбительно, как любое звание «второго».

Эти имена я вспоминаю уже на ходу, мой переводчик тащит меня в городской парк. Он представился просто Леннартом, полагая, что я не в состоянии запомнить разом имя и фамилию. И был, кстати, недалек от истины, потому что мне всегда приходится несколько раз повторять про себя имена тех, с кем знакомлюсь. Иначе они просто не отпечатываются в памяти. Хотя лицо светловолосого Леннарта я запомню наверняка… Он из тех людей, только раз взглянув на которых, понимаешь — перед тобой поэт. Есть что-то отрешенное в его взгляде, хотя он вполне адекватен и способен поддерживать разговор. И все же не оставляет ощущение, что одновременно с этим поверхностным в нем идет другая — скрытая, напряженная — работа.

Красивым Леннарта не назовешь, но смотреть на него приятно, хотя у меня сразу возникает чувство, что мы виделись раньше. Но я не спрашиваю об этом — слишком банальным приемом это может показаться. Впрочем, я ведь не пытаюсь ему навязаться. Он сам ко мне пришел…

На выходе из отеля мы сталкиваемся с Власом, который уже тащит в свой номер какую-то долговязую блондинку, не очень красивую, похоже, местную жительницу. Шведки вообще не так хороши, как русские девушки, поэтому я сразу предупредила Сергея Николаевича, что наших артисток лучше одних в город не отпускать — разворуют викинги проклятые!

Малыгин бросает на меня взгляд столь пронзительный, будто совершает акт мести, а мне становится смешно — таким примитивным образом меня не заденешь. И я в очередной раз испытываю облегчение оттого, что мы больше не вместе: «Как же плохо он понимает меня!»