Каменное сердце - Луанн Райс (2007)

— Ну что, дети, ваша мама не хочет ехать, — сказал Гордон. Он заявил, что я нарочно испортила путешествие еще до его начала, а потом, без всяких объяснений, повел машину к дому Гвен. Саймон начал протестовать, защищал меня, просил отца дать мне еще один шанс. Гордон сидел молча. Я думала: «Боже, дай мне дотерпеть, пока мы не высадим детей, чтобы они не видели всего этого».

К этому моменту схватки шли регулярно, и я не хотела, чтобы они узнали, как мне больно. Мне нужно было скорее добраться до постели.

Пока Гордон вез меня домой, у меня в мозгу всплывали все те страшные вещи, которые он делал со мной. Побои, унижения, угрозы. Потом я почувствовала, как из меня потекло что-то теплое. Я подняла юбку, чтобы убедиться, что это не кровь, но это отошли воды.

— Отвези меня в больницу, — попросила я.

— Я везу тебя домой, — сказал Гордон.

Я начала плакать, потому что поняла, что теряю ребенка. Дубы и клены на берегу были такие яркие, что я невольно задалась вопросом, почему мы решили непременно поехать на север, чтобы посмотреть на листопад. Я упрекала себя за то, что задумала это путешествие, что убедила Гордона остановиться в том же отеле, где мы останавливались в детстве. Он с самого начала хотел сорвать поездку.

Муж вел машину, стиснув зубы. Иногда он смотрел на меня. Сначала я подумала, что он чувствует себя виноватым, ведь из-за него у меня начались преждевременные роды. Хотя, скорее всего, я просто раздражала его. К тому моменту я перестала беспокоиться о том, что думает Гордон. Я начала понимать, что этот выкидыш — благословение Божье, ведь этого ребенка мы с Гордоном уже не сделаем несчастным.

Когда мы приехали домой, схватки были сильными и шли одна за другой. Я так кричала, что не могла правильно дышать, и Гордону пришлось на руках отнести меня в дом. Он прошел со мной по лестнице и уложил на нашу кровать. Он поднял на мне юбку, снял мои трусики и положил голову мне на живот, который только-только стал выпирать. Он плакал и шептал: «Прости меня!»

Раньше, когда Гордон просил прощения, мне казалось, что теперь все пойдет по-новому. «Все будет хорошо», — говорила я себе. Но в этот октябрьский день я поняла, что больше не верю в это. Гордон сожалел о том, что сделал, да, но я знала, что от этого он не изменится.

Я рожала этого ребенка так же, как рожала Саймона и Фло. Может быть, это заняло немного меньше времени: схватки почти не прекращались. Я лежала на постели и дышала, а Гордон помогал мне.

Он вытирал пот у меня со лба влажным полотенцем и говорил, что тужиться еще рано.

В перерывах между схватками я оглядывала комнату, все эти до боли знакомые вещи: нашу свадебную фотографию, снимки Саймона и Фло, детские и школьные, фотографию Хатуквити в двадцатых годах, бюро красного дерева, рабочий стол Гордона, открытый шкаф с нашей одеждой. Чтоб отвлечься, я мысленно выбирала какой-нибудь наряд и вспоминала, когда надевала его. Белый шелковый пиджак с черной оторочкой я носила во время круиза по Бермудским островам, платье персикового цвета было на мне все это лето, потому что оно хорошо скрывало мою беременность, серые шерстяные брюки я купила, когда мы с Хэлли в последний раз ездили в Нью-Йорк.

Гордон дал мне обезболивающее, и я приняла его. Мне было все равно, как это скажется на ребенке. Я словно заледенела и не беспокоилась уже ни о чем. Я даже перестала плакать. Теперь я размышляла холодно и логически. Увидев, что Гордон плачет, я спросила: «Зачем же ты толкнул меня, если не хотел, чтобы это произошло?»

Он не ответил, только продолжал плакать.