Твоя К. - Тереза Ревэй (2009)

Кирилл осмотрелся. Тропинка проходила в низине, окруженная зеленью. Было тихо, но эта тишина вдруг показалась ему обманчивой. Дрожь прошла по спине. Внезапно он почувствовал себя слишком слабым и растерянным. Он так хотел услышать голос старшей сестры, которая воспитывала его и ободряла. Он сказал бы, что любит и уважает ее, поблагодарил бы за все, чему она научила его. Теперь он сам должен принимать все важные решения и хотел, чтобы Ксения гордилась им. Даже в эмиграции она прививала ему ценности, которые всегда составляли фундамент их семьи. Только теперь он понял, насколько хорошо Ксения подготовила его к жизни. Он подумал об отце, которого никогда не знал, о дяде Саше, который погиб за правое дело. О русской императорской гвардии, дух которой его дядя сохранил и пронес с собой сквозь бурю революции. И вот, глядя на мирный пейзаж во Франции, Кирилл, молодой двадцатидвухлетний мужчина, родившийся в Петрограде, понял, что он будет продолжать сражаться за честь и свободу Осолиных везде и всегда и за Францию, ставшую его родиной, за которую он уже пролил кровь.

Париж, ноябрь 1940

Ксения и ее близкие в целости и сохранности добрались до родителей Машиного мужа. Пробыв у них месяц, Ксения решила вернуться в Париж, чтобы навести справки о младшем брате.

После лета и осени массового бегства наступила зима, такая жестокая, какой не было давно. Холод стоял лютый. Под покровом снега Париж лежал в мертвой тишине. Время от времени в Люксембургском саду под тяжестью льда ломалась ветка со звуком, напоминающим ружейный выстрел в оккупированном городе. С раннего утра перед продуктовыми магазинами выстраивались очереди. Угля не хватало. Люди мерзли в своих квартирах. Старики, следуя советам писательницы Габриель Колетт, не покидали постелей, для тепла засовывая под одежду газетные листы. Работающие вынуждены были приспосабливаться к немецкому времени, выходя из домов в холодную темноту.

Поздним утром Ксения шла к станции метро. Так же, как все, она мерзла дома, но все равно не могла отказать себе в наслаждении подышать свежим воздухом, получая удовольствие каждый раз, когда выходила на улицу.

Проходя мимо гостиницы «Лютеция», она отвернулась, чтобы не видеть развевающийся на ветру флаг со свастикой. За несколько месяцев она приучила себя не замечать грязно-зеленую униформу вражеских военных, смотря, словно через стекло, на желтые дорожные указатели на немецком языке и вражеские афиши. Так же поступали остальные парижане, смотревшие на оккупантов как на пустое место.

В назначенный час Ксения прибыла на улицу Фабург-Сент-Оноре, 102, и уверенным шагом переступила порог главной конторы швейного синдиката. В коридорах ясно ощущалась нервозность. Секретарши в шалях и митенках носились по лестницам, не обращая на нее никакого внимания. Она узнала раздававшийся через открытые двери голос генерального секретаря синдиката Даниеля Горина, который громко отвечал по телефону. Ксении не терпелось узнать, чего хотел от нее Люсьен Лелонг, послав записку с просьбой зайти к нему для разговора.

Этого знаменитого кутюрье она знала более десяти лет, познакомившись с ним в бытность молодой сотрудницей Жака Ривьера, когда ее фотографии украшали страницы самых шикарных модных журналов. Он был заворожен ее личностью, не без зависти слыша шепот Ривьера: «Это моя самая главная муза». Несколько лет назад Лелонг взял к себе Машу манекенщицей, она продолжала работать на него и после начала войны.

— Моя дорогая Ксения, как я счастлив снова вас видеть! — воскликнул он, как только женщина появилась в его кабинете. — Входите, прошу вас! Извините меня за весь этот беспорядок, но я прямо не знаю, за что хвататься.

Поцеловав ее руку, он помог Ксении снять меховое манто и набросить его на плечи. Маленький электрический радиатор излучал слабое тепло. Ксения пригладила рукой бордовую велюровую юбку и села на стул. Лелонг выглядел неважно: лицо осунувшееся, взгляд тусклый. Он казался истощенным и озабоченным.