Аутодафе - Эрик Сигал (2002)

— Значит, у нас есть что-то общее. У нас обоих только по половинке сердца. Если мы их сложим…

Она осторожно прикрыла ему рот рукой.

— Нет, Зэев, я этого не говорила. Я ночью смотрела, как ты спишь, и знаешь, у тебя и во сне это грустное и покинутое выражение. Мне хотелось сделать твою жизнь немного светлей.

— У тебя получится, — ухватился он. — Мы оба можем…

— Нет! — оборвала она. — Еще я поняла, что по-прежнему ощущаю себя частью «двоих». Я не просто отдала… отцу Эли половину себя — я отдала ему себя целиком. Я вижу, как ты отчаянно хочешь любить и быть любимым. Ты заслуживаешь человека, который сможет тебе это дать. Прости, Зэев. Мне жаль, но я этого не сумею.

Зэев снова помрачнел.

— Дебора, не хочешь ли ты сказать, что всю оставшуюся жизнь намерена прожить одна?

— Я не одна. У меня есть моя работа.

— Да, да, это понятно! — отрубил он. — И еще у тебя сын. Мы все это уже проходили. А как насчет мужа? Разве тебе для жизни мужчина не нужен?

Она нагнула голову и тихо сказала:

— Я понимаю, Зэев, что ты хочешь сказать. Но я также знаю, что никогда не смогу полюбить никого другого.

— А как же наша ночь? Ты просто ставила на мне эксперимент?

Она пожала плечами, но не нашла в себе сил сознаться, что он очень близок к истине.

— Прости, — прошептала она. — Я не знала, что так получится.

Зэев вспылил:

— Черт побери, Дебора, жизнь коротка! В один прекрасный день ты проснешься и обнаружишь, что уже слишком поздно!

Она с тоской взглянула на него.

— Зэев, уже и так слишком поздно. Я это точно знаю.

Он схватил ее за плечи и чуть было не начал трясти.

— Дебора, как ты не понимаешь? Он умер! Твоего мужа больше нет! Когда наконец до тебя это дойдет?

Она взглянула в его искаженное лицо и шепотом ответила:

— Никогда.

Она повернулась и зашагала прочь. Он окликнул, но она не обернулась.

— Ты сумасшедшая! — прокричал он вслед. — Ты сама не знаешь, что делаешь!

«Знаю, — сказала она себе. — И надеюсь, что когда-нибудь ты меня простишь».

51

Дэниэл

Парадокс: почему получается, что все самые счастливые моменты в жизни неизбежно изглаживаются из памяти, в то время как ничтожнейшие подробности трагедии, как ни старайся, забыть не удается?

В пять шестнадцать утра в последнюю среду мая 1978 года, когда я мирно спал в чикагском отеле «Риц», меня разбудил звонок. Звонила Дебора. Чувствовалось, что она в панике.

— Что-то случилось с Эли? — спросил я.

— Нет, Дэнни, с папой…

— Заболел?

— Пока нет, но я боюсь, скандал его убьет. Он всю ночь совещался со старейшинами.

— Послушай, что произошло? Еще же ночь! Что, синагога подверглась осквернению? — У меня в груди нарастал ком страха.

— В каком-то смысле. Папу предал один из его раввинов. Угадай с первого раза, кто этот негодяй?

— Шифман из Иерусалима? — попробовал догадаться я.

— Да будет его имя навечно предано забвению! — Она произнесла самое страшное еврейское проклятие.

— Что он натворил? Успокойся, не то я так ничего и не пойму.

— Поймешь. Еще как поймешь! — с горечью произнесла она.

И начала рассказывать.

Судя по всему, внешне аскетичный ребе Шифман годами «заимствовал» денежки из казны. Это мягкая формулировка. На самом деле он бессовестного воровал деньги, жертвуемые набожными богатеями на создание нормальных условий для обучения еврейских мальчиков в Иерусалиме. Конечно, у нашей общины есть настоящая ешива, где в полном объеме преподается Тора, но часть пожертвований по наивности отправлялась на личный счет Шифмана.

Дебора рассказала мне о случае, который произошел во времена ее рабства в хибаре этого благочестивого раввина.