Аутодафе - Эрик Сигал (2002)

Поскольку я там часто бываю, то тоже увлекся фильмами. Они переносят меня в те места, где я никогда не бывал — а возможно, и не побываю. Я, например, видел — и практически прожил — русскую революцию глазами Сергея Эйзенштейна.

Однако (и мне немного неловко признаваться в этом собственной сестре) мое самое любимое занятие по вечерам — это дожидаться в вестибюле окончания фильма, смотреть на девушек-студенток, слушать их смех.

Короче говоря, как видишь, я получаю образование. Не только из книг, но и из того, что вижу вокруг себя, когда отрываюсь от них.

Я бы хотел узнать, что происходит и в твоей душе. Напиши скорее!

С любовью,

Дэнни».

19

Дебора

Был Пост Эстер, скорбный день, предшествующий Пуриму, самому веселому празднику иудейского календаря.

Пурим празднуется в память о мужестве царицы Эстер, убедившей своего супруга, царя Ахашвероша, отменить смертный приговор, который он своим указом вынес всем ее соплеменникам-евреям в Персии. Поскольку предыдущий день Эстер провела в молитве и посте, то религиозные евреи отмечают ее благочестие аналогичным образом.

Несмотря на внешнюю скорбь постного дня, Дебора всегда находила в нем особую радость, поскольку это единственный праздник иудейского календаря, посвященный замечательному деянию женщины. К ее растущему возмущению, за все время ее ссылки в Иерусалим Шифманы ни разу не позволили ей посетить Стену Плача. Стоит ли удивляться, что Дебора желала помолиться именно там, горюя о своем изгнании.

Быть может, она даже рассчитывала оставить свой квитль — клочок бумаги с личными просьбами к Отцу Вселенной, который паломники традиционно кладут в расщелины стены, иногда называемой «почтовый ящик Бога».

Она знала, что ребе Шифман часто ходит к Стене Плача, не только для молитвы, но и чтобы пообщаться с другими религиозными деятелями. Однако за все время пребывания у них Деборы он ни разу не взял с собой жену.

— А какой смысл? — рассуждала Лия в редкую минуту нормального человеческого общения с Деборой. — Нас все равно запихивают в отгороженный угол, к тому же мужчины молятся так громко, что невозможно сосредоточиться.

— Я сумею сосредоточиться, — не унималась Дебора.

Ребе Шифман сдался.

— Хорошо, Лия. Если она так рвется, сходи с ней.

Жена нахмурилась. Измученная домашними заботами и воспитанием детей (и ожидающая еще одного), она вовсе не радовалась перспективе идти в Старый Город, пусть даже с такой благочестивой целью. Она скривилась и пробурчала:

— Хорошо. Попрошу нашу соседку миссис Унгер приглядеть за детьми.

Часом позже две женщины уже шагали по улице Ханевиим. Узкие тротуары Меа-Шеарима всегда, казалось, были погружены в тень, и сейчас Дебора с наслаждением ощущала на лице весеннее солнце.

Когда они вошли в Старый Город через Дамасские ворота и двинулись дальше по булыжной мостовой, у Деборы от волнения закружилась голова. Она ощущала присутствие миллионов паломников, оставивших здесь невидимые частицы своих душ, которые словно продолжали трепетать в неслышной молитве на бесчисленных языках.

Они прошли по Виа-Долороса и подошли к валу, возвышающемуся над широкой площадью, освобожденной израильскими солдатами после Шестидневной войны.

Пока офицер военной полиции проверял сумку Лии, та скорчила ему гримасу и обратилась к Деборе на идише:

— Ты только посмотри на эту гвардию. Я что, похожа на террористку?

Прежде чем Дебора успела ответить, один из солдат произнес, причем тоже на идише:

— Вы думаете, мадам, мне нравится эта работа? Но я должен ее выполнять, даже если на вашем месте окажется моя родная мать.

Лия нахмурилась и опять обратилась к Деборе:

— Ты слышала, как они грубо разговаривают?

Солдат снисходительно улыбнулся и жестом разрешил им пройти.