Кольцо с бирюзой - Грейс Тиффани (2007)

Порция не могла взять в толк, почему она не является наследником своего отца, которого тот так жаждет. Ее не интересовали битвы на мечах, страсть ее отца, но разве солдатская служба является источником богатства? Процветание, как рано постигла она, зависит от удачного вложения денег, хорошего управления землями и умения использовать закон. Девушка засела за законы и отправлялась в суды, где делала заметки, сидя на галерее вместе со студентами. Она разговаривала с мужчинами в Тревизо о делах на Риальто, и на фондовой бирже, и на голландской бирже. С ее точки зрения, отец должен был бы благодарить ее за советы. Но он так не думал. Он ругал ее за любовь к странствованиям и ненавидел ее манеру постоянно спорить. Порция никогда не кричала, не вопила, не рыдала, не дулась, чтобы выиграть спор, как поступала бы любая нормальная женина. Она холодно излагала свою позицию и опровергала логику противника. Она изучала ораторское искусство и применяла риторические жесты: открытая ладонь — munero, предложение уступить деньги; сжатый кулак — pugno, отказ уступить; пустая ладонь — demonstro non-habere, невозможность дать требуемое. Она могла стоять в библиотеке отца, волосы стянуты на затылке грубой ниткой, и театрально бить кулаком по воздуху, доказывая при этом своим ровным голосом, в красноречивых выражениях, что он дурак, фигляр, растратчик доходов, которые лучше было бы вышвырнуть в море, чем вложить их туда, куда он их вложил (почему не в голландские тюльпаны, до того как цена на них выросла, она ведь его предупреждала, что так будет?). У него ума меньше, чем у паршивой дворняжки, и не ему спорить с человеком, который самостоятельно изучил семь языков, в том числе латынь и древнегреческий.

Ее следовало бы выпороть, конечно, но отец не хотел поднимать руку на свое единственное дитя. Поэтому он выбросил ее книги в залив и впервые увидел ее в гневе, настоящем, это был уже не риторический прием. Злость дочери так испугала его, что синьор Бел Менте заперся в своей комнате, вместо того чтобы запереть ее. Там он и оставался целый день, прислушиваясь через дверь, как его восемнадцатилетняя дочь отдает приказы местным рыбакам выловить и высушить книги. Он никогда не спрашивал потом, удалось ли ей таким образом спасти их. Вопрос был бы логичен, но к тому времени, как он отпер дверь своей спальни на следующее утро, одетый в желтую юбку с фижмами своей последней, третьей жены, и с ее жемчужными серьгами в ушах, он навсегда оставил логические рассуждения. Он побьет свою дочь новым способом, станет тем глупцом, каким она в своем красноречии его так часто объявляла.

Несмотря на всю свою сообразительность, Порция никогда так и не смогла понять: было ли сумасшествие ее отца настоящим или всего лишь тактическим приемом, чтобы избежать разговоров с ней. Отец выглядел вполне здоровым, требовал на завтрак перепелиные яйца, но мог закричать петухом и разбить яйцо о свою голову, стоило ей появиться со счетными книгами и предложить приобрести земли, для чего требовалась его подпись. Отец мог бы не разрешить ей действовать как его наследнику, который, он в этом не сомневался, должен быть мужского рода и которого он, кажется, отчаялся иметь.

Кажется, отчаялся. Так было до той поры, когда проявилась его последняя месть.

Это произошло после его похорон, при чтении завещания. Когда Порция услышала условия завещания, слезы у нее высохли, и лицо сначала побледнело, а потом покраснело от гнева. Ее настоящую печаль о потере отца, — потеря, которая, она была в этом уверена, постигла ее задолго до того, как он действительно умер или стал сумасшедшим, — поглотила холодная злость: как будто он вылез из могилы, этот бог, теперь уже на бумаге, чтобы снова превратить ее в улыбающуюся куклу трех лет от роду.