Тайна переписки - Валентин Маслюков (2011)

Столкновение с Сашей впервые после гостиничной ночи причинило ей настоящую, резкую боль. Саша застиг ее врасплох; Трескин преследовал неотступно, про Сашу она почему-то думала, что он никогда уже не появится. Несколько дней, прошедшие после несчастья, были для нее бесконечным сроком, беспредельность эту Люда распространяла и на будущее. Трескин бесконечно ее преследовал, Саша бесконечно отсутствовал, она не задумывалась, почему так, она вообще не имела мыслей и все принимала как данность. Юра, которого она любила, распался на Трескина и на Сашу, соединить их было невозможно; присутствие одного означало отсутствие другого. Несчастье как раз и состояло в том, что никаким усилием воли нельзя уже было собрать Юру заново. Ту часть Юры, которая была Трескиным, она знала, но не любила, а ту часть, которая была Сашей, любила, но не знала.

Потому и любовь ее была такая же химера, как и сам Юра.

Где-то в глубине души Люда сознавала, что любила она Юру как бы… в счет будущего. То есть умственно. Сама себя обольстила, чтобы полюбить Юру, который в свою очередь представлял собой не что иное, как обольщение чувств, призрачное порождение пустоты. Пустой любовью она любила пустоту, и потому сама была пустота.

Столкновение с Сашей вызвало такую боль, как если бы она все еще сохраняла способность страдать.

Она научилась избегать мыслей о Трескине, теперь нужно было учиться избегать мыслей о Саше. Оказалось, что это не само собой разумеется — каждый из них требует отдельного и независимого усилия.

39

Иногда Люда выглядывала в окно. «Волга» с людьми Трескина во дворе — Люда уже знала их — вызывала преходящее, но не нужное беспокойство. «Волга» уехала, а в следующий раз Люда увидела Сашу все с тем же букетом роз; замедляя шаг и озираясь, он прошел к подъезду и перед тем, как скрыться, слепо посмотрел вверх, туда, где пряталась за занавеской Люда. В самом непродолжительном времени можно было ожидать звонка.

Звонка не было. Ожидание мешало Люде. Она отвернулась к стене, оставив за спиной безмолвное пространство большой квартиры с раскрытыми повсюду дверями. Звонка не было. Она почти не шевелилась, ощущая нарастающий зуд в теле. Лицо горело. И давно горело — теперь она это поняла.

Способны люди краснеть наедине с собой или нет, Люда краснела, то есть пылала. И это невозможно было объяснить никакой известной причиной, потому что лицо горело мучительно. Осторожно трогая щеки, Люда ощущала воспаление на ощупь, кожа стала горячая и будто дряблая… Неужели осязание обманывало ее?

Но то, что она увидела в зеркале, поразило ее так, что Люда не сразу, не в первое же мгновение испугалась.

Незнакомый с чудовищной рожей человек… Нет же, это была она, собственное ее отражение, зеркальное отражение того, во что она превратилась. Волосы не поседели, не изменились, не выпали — не постарели ни на одни день, все остальное уже не принадлежало ей. Глядело на нее белое в пятнах, раздавшееся вширь и одновременно обмякшее, утратившее определенность черт лицо. Глаза превратились в щелочки, придавая безобразной оболочке, под которой оставалась трепещущая Людина сущность, отстраненный вид. Все распухло и покрылось лепешками — плоскими блекло-белыми, словно они были наполнены прозрачной жидкостью, волдырями.

Пальцы мягко проваливались на вздутиях, так что страшно было нажать сильнее. А когда убирала руку, на щеке оставались вмятины.

— Мама родная!

Сердце обнял страх, в следующий миг она испугалась до дрожи, до потери самообладания.

Трясущимися руками Люда скинула майку и обнаружила, что проказа охватила уже все тело. На фоне красноватого раздражения расползались огромные волдыри.

Внезапно она сообразила, что Трескин чем-нибудь ее заразил.