Тайна переписки - Валентин Маслюков (2011)

— Аллочка! — продолжал Трескин беспечно, но с какой-то особой, настораживающей мягкостью в голосе. — Обед с Кёльнером и Фогтом в два часа. Ты, конечно, с нами, часа полтора, думаю. Поедем смотреть автобусы, и я привезу австрийцев обратно. Хорошо бы… вечером, чтобы ты их заняла.

— Обоих? — спросила Аллочка, нервно перекладывая листы бумаги и копирку.

— Зачем обоих? Кёльнера.

— А почему не Фогта?

Трескин не ответил. Последовательно и неуклонно она перекладывала каждый лист бумаги листом черным, что требовало терпения, поскольку работе не видно было конца: по мере того, как развивался разговор, росла в толщину подготовленная для машинки закладка.

— Аллочка, — снова начал Трескин, — если все это очень затянется… понимаешь, очень, я освобождаю тебе следующий день. Можешь не приходить. Не брыкайся там только особенно… Понимаешь?

Стопка переложенной бумаги продолжала расти.

— На ком вы женитесь? — внезапно спросила Аллочка.

Чтобы не отвечать бранью, Трескин заставил себя помолчать.

— Если задержишься до ночи… эту услугу фирме и мне лично я не забуду. Ты понимаешь, что мы найдем способ тебя отблагодарить?

— Я-понимаю! — очень быстро и оттого слитно сказала Аллочка. — Я-понимаю! — напряженные губы мелькнули в тряской лихорадке и мгновенно остановились, поджавшись. Она схватила закладку и принялась пихать ее за печатный валик. — Я сделаю все, что нужно! — нервно взлетевшим голосом заявила она, запихивая в узкую щель десять или более листов сразу — они мочалились. — Сделаю все, что нужно! — истерически повторила Аллочка и вдруг, проявляя непоследовательность, смяла закладку, скомкала и швырнула в корзину — ударившись о край, белые и черные листы посыпались на пол. Отчаянно всхлипнув, Аллочка вскочила и бросилась вон.

Она вернулась с побледневшими бровями и ресницами, пропал румянец, который шел от висков косым клином. Тем не менее, к обеду щеки зарумянились вновь, ресницы удлинились и потемнели, брови изменили форму — прогнулись дугой, придавая Аллочке очарование наивности. С Кёльнером и Фогтом она держалась поначалу довольно-таки церемонно, но Трескин не придавал этому значения, понимая, что всему свой черед; он больше никак не показывал заинтересованность в Аллочкиной доброй воле.

Австрийцы ни на что не напрашивались и ни от чего не отказывались, за обедом они взяли такой крутой старт, что Трескин, пивший умеренно, обеспокоился, не пережал ли. В который раз он был принужден убедиться, что плохо знает своих друзей: когда подъехали к огороженной площадке, где стояли два свежеумытых «икаруса», Кёльнер и Фогт странным образом протрезвели. Произошло это так внезапно, без какого-либо заметного усилия со стороны австрийских друзей, что Трескину померещилось, что будто он сам пьян больше австрийцев. Фогт, молодой человек неопределенного возраста, едва держался на заднем сиденье между Жорой и Семеном Михайловичем, а тут не только выбрался из машины без посторонней помощи, но и дальше, пока занимались делом, ни малейших признаков шаткости не проявлял. Осоловевший тучный Кёльнер, который едва размыкал веки, чтобы глянуть, куда везут, обнаружил по прибытии на место удивительную зоркость. В салоне первого «икаруса» — очень чистом, только что его подготовили для показа, — не говоря худого, достал из кармана белый платок и провел по верху багажной полки там, где крепится сетка. Платок посерел от пыли, Кёльнер и Фогт обменялись взглядами. Потом, мучительно изогнувшись, толстый Кёльнер полез куда-то под сиденье и достал платок просто черный.

— Выпендриваются, — благодушно улыбаясь партнерам, сказал Жора для Трескина.

— Гут, гут, — безмятежно приговаривал Кёльнер.

Водители, наблюдавшие сцену издалека за раскрытой дверью, потешались в свое удовольствие.