Ящик Пандоры - Мэри Шелдон (2005)

Лори, девочка моя! Она и обнимет меня, как надо, и пахнет от нее всегда, как положено. И в сумке у нее — а вот кое-что для моей Лори.

Просто сидеть с ней на крыльце, держать ее за руку, смотреть, как она пьет чай. Я положу ей голову на колени, а она будет гладить меня по волосам.

Мать на стенку от этого лезет. Что ты как малое дитя? В твоем возрасте так себя не ведут!

Она просто завидует. Завидует, что я больше всех люблю бабушку, а бабушка любит меня.

Я закрываю глаза. Пусть она меня гладит, сколько хочет. Лори, дорогая моя девочка.

Надо пройтись. С Лорел-стрит дохожу до бульвара Санта-Моника. Там крашеные бабульки на курьих ножках вылупились на меня и кудахчут, тряся лиловыми головами: посмотрите, мол, на эту шлюшку. Да пошли вы куда подальше.

Мать возвращается из церкви чуть ли не с нимбом над головой. Прямо дщерь Господня. Хочет, чтобы я отвезла ее навестить бабушку. Обычно ее туда калачом не заманишь, но визит в церковь пробуждает в ней чувство вины. Я-то совсем не прочь поехать, но вида не показываю.

В Долине удушающая жара. Мы проезжаем бульвар Ван-Найс, застроенный ломбардами и поручительскими конторами. Вот и дом престарелых. Нас сразу окружает стайка его обитателей в инвалидных креслах и на ходунках. Бледные как личинки, они улыбаются и тянут к нам свои костлявые ручонки из рукавов клетчатых рубах. Заберите меня отсюда.

Мы поднимаемся наверх, идем в комнату бабушки, стучим в дверь. Она рада нас видеть, ее голос звучит, как птичий щебет. Я узнаю ее запах, запах свежеиспеченного печенья, и мне, как всегда, хочется быть рядом с ней.

Сегодня она не в лучшем виде. Я вижу, что она нас не слушает. Мать все плачется, как у нее болит рука, как я плохо о ней забочусь. Но бабушка явно витает в облаках. Мне хочется рассказать ей, что меня ждет, что я стану партнером в сентябре, но не могу. Я не хочу, чтобы об этом узнала мать.

Вдруг бабушка поворачивается ко мне:

— Анна?

Мне становится тошно. Не могу выносить, когда она путает меня с матерью. Я встаю, направляюсь к выходу. Мне нужен глоток воздуха. Дверь в соседнюю комнату открыта, там бегает какая-то безумная голая старуха. Я не могу оторвать от нее взгляда.

Нет, старость — это не для меня.

Сегодня мне нужно встряхнуться. Звоню своей подруге Сюзанне, у нее упавший голос. Она только что получила известие от сестры. У Элен рак, и болезнь прогрессирует.

— Наверно, мне придется переехать в Сиэтл, ухаживать за ней.

Черт бы их всех побрал, Сюзанну с ее переездом, Элен с ее болезнью.

— Тебе надо отвлечься, — уговариваю я. — Давай кутнем.

Она с радостью соглашается. Мы встречаемся в «РеТрэд». Боже, как мне здесь нравится. Они так умеют развесить, разложить одежду, что, кажется, она дышит. Сегодня у них куча новых вещей, замечательных вечерних платьев. Продавщица уверяет нас, что все они с последней премьеры Вупи Голдберг, которая была на прошлой неделе.

Тут же западаю на шелковое платье от «Эскада». Оно так расшито бисером, что может стоять на полу без вешалки. Невероятно. Если бы у меня было такое платье, я была бы на седьмом небе. Поставила бы его в кладовку и любовалась каждый день.

Сюзанна выбрала себе блузку и принюхивается, не пахнет ли ткань потом предыдущей владелицы. Говорю ей, что это такой богатый и знаменитый пот, что нужно радоваться, если она впитает хоть часть его.

Сюзанна не любит обсуждать, кому принадлежали эти вещи. А для меня это самый кайф. Мне всегда интересно, какая богатенькая сучка это купила, куда она это надела, почему продала. И знают ли мужья, на какие проделки способны их жены. Купить платьишко на раз тысяч за шесть, потом снести по-тихому в «РеТрэд» и денежки прикарманить. А малышка Лори тут как тут.