Роковая женщина - Майкл Корда (1998)

Он видел, как умирает Бобби Кеннеди, сквозь видоискатель своего «никона», нажимая и нажимая на спуск, в нем отключилось все, кроме фотографа — истинного профессионала — и он любил Бобби так сильно, как мог бы заставить себя полюбить любого политика, к ярости брата и отца, ненавидевших весь клан Кеннеди.

Он прошел в спальню в поисках подходящей одежды — лучше это, думал он, чем, нажав кнопку автоответчика, услышать знакомые ненавистные голоса, сообщающие — с различной степенью самодовольства и настойчивости — о семейной трагедии, и подробно расписывающие, в чем состоит его собственная роль в предстоящей церемонии.

Есть ли у него приличная белая рубашка? — гадал он. Прошло столько лет с тех пор, как он надевал ее последний раз. Кажется, припомнил он, последняя была подарена девушке, которая любила спать в мужских рубашках. Надо будет прикупить пару белых рубашек на пути в Кайаву — он отказывался считать ее «домом», — и черный галстук. Затем, когда Пат счищал пыль с простых черных ботинок того фасона, который одобрил бы и его отец — с прямым носком и пятью ушками, — до него внезапно дошло, что смутило его в заметке «Таймс». Мысль о том, что Артур Баннермэн имел «приятельницу» в Вест-Сайде была нелепа. Насколько знал Пат, его отец никогда не бывал нигде западнее Пятой авеню, за исключением редких обязательных официальных вечеров в Линкольн-центре, который он спонсировал, как и многие другие институты.

Пат никак не мог представить себе обстоятельств, которые привели бы отца в Вест-Сайд, чтобы умереть там в трех кварталах от квартиры Пата. Женщина? Это, конечно, допустимо, но те женщины, с которыми общался Артур Баннермэн, жили на Саттон Плейс или Пятой авеню, а не в Вест-Сайде, в стандартном, как все вокруг, доме из красного кирпича. И как, спросил себя Пат, «представитель семьи» догадался, что нужно позвонить в больницу?

Он стащил с себя спортивный костюм и перекрутил пленку автоответчика. Первые три послания были от Жизель, его практически бывшей подружки — как раз те, которые он собирался игнорировать. В двух первых его умоляли перезвонить ей, а в третьем, естественно, посылали к черту. Следующие сообщения, со все возрастающим раздражением, были от Корди де Витта, требующего, чтобы он позвонил «немедленно», но поторопиться Пата заставило именно последнее сообщение на пленке. Голос, без сомнения, принадлежавший брату Роберту, произнес: «Загляни в чертовы газеты, если еще не сделал этого, придурок, а потом чеши в Кайаву как можно быстрее, пока я не прислал за тобой морскую пехоту».

Пат принял душ, оделся и менее чем через час его серебристый «Порше 930 Турбо» уже маневрировал среди других машин на Вест-Сайд Хайвей, где всегда было интенсивное движение.

Он был уже в Таконике, за чертой графства Датчесс, когда вдруг вспомнил, что так и не купил себе белую рубашку.

— Прекрати ерзать, Кортланд.

Кортланд Кросс де Витт, подавив вздох, выпустил из рук цепочку золотых часов. Убрал руки за спину, чтоб их не было видно, и посмотрел в окно. Ему хотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда.

Перед ним до реки Гудзон тянулись низкие покатые лесистые холмы — пять тысяч акров земли, принадлежавших Артуру Алдону Баннермэну — покойному Артуру Алдону Баннермэну, напомнил он себе.

Дед Артура, Кир, приобрел эти земли и дал своему поместью имя Кайава — по названию индейского племени, которое когда-то обитало здесь до того, как было вытеснено голландцами. Он послал во Францию за архитекторами, чтобы они спроектировали дом, в Италию за каменотесами, чтобы те выстроили его, в Англию за ландшафтными архитекторами и садовниками, чтобы те придали ему естественное обрамление. То, что получилось в результате, напоминало многократно увеличенное французское шато XVII века и на многие годы стало одной из самых больших частных резиденций в Соединенных Штатах.