Роковая женщина - Майкл Корда (1998)

Тон миссис Баннермэн был столь резок, что Роберт слегка встревожился.

— Я тоже, — сказал он. — Но времена меняются. Даже богатые должны приспосабливаться.

— Я не против перемен. Я против, чтобы ценности отбрасывали просто потому, что их тяжело сохранить. Это не перемена, а капитуляция.

— Разве умение думать о будущем — капитуляция? Какой смысл, к примеру, отказываться застраивать землю, которой мы даже не видели?

Простое упоминание о застройке вызвало два ярких пятна на старческих щеках миссис Баннермэн. И она вновь показалась помолодевшей, словно споры о том, что ее реально волновало, придавали ей новую энергию.

— Я не стану обсуждать это, Роберт, — сердито сказала она. — Я не позволю, чтоб это обсуждалось в моем доме.

План застройки Кайавы, вспомнила Алекса, был главным в списке преступлений Роберта в глазах его отца и разделил семью Баннермэнов на две враждующие фракции. Именно по настоянию Элинор Артур наконец вырвался из плена самообмана, чтобы вернуть себе полный контроль над состоянием, и услал Роберта в Венесуэлу, где он никому не мог навредить, кроме внешней политики США в Южной Америке, что, с точки зрения отца, было невозможно даже при талантах Роберта к разрушению.

Довольно странно — Элинор простила Роберта, который собирался застроить часть ее любимой Кайавы, и обвиняла Артура, который спас имение. И это был еще не конец, ибо Эммет де Витт разразился пламенной проповедью против безразличия Артура к социальным нуждам бедняков, что нашло отражение в газетах, и Артуру пришлось оплатить издержки застройщиков, исчислявшиеся миллионами, чтобы защититься от обвала судебных процессов и неутихающего гнева Барни Рота, самого могущественного строительного магната в Нью-Йорке. Спасение Кайавы стоило Артуру денег, личных неприятностей и ухудшения здоровья — и, однако, Роберт в глазах большинства людей все равно оставался жертвой.

— Как скажешь, бабушка, — покорно пробормотал он.

К счастью, спор был прерван дворецким, явившимся пригласить их к обеду, который, в основном, прошел в молчании, еще более пронзительном из-за всего окружения.

За полированным столом из красного дерева легко могло бы уместиться сорок человек. Когда в одном конце сидело всего трое, он казался еще больше, уходя вдаль словно взлетная полоса. На стенах, обшитых темными панелями, висели огромные, сумрачные полотна старых мастеров, по большей части голландские натюрморты с фруктами, овощами, битой птицей. Алекса знала их ценность — фактически знала их точную цену, поскольку Артур попросил ее проверить инвентарную опись семейной коллекции и сообщить данные — но здесь не было ничего, что могло подогреть ее аппетит. Мертвые фазаны, утки, рябчики, а также разная дичь — кролики, олень, дикий кабан, и неисчислимое количество рыб смотрели на нее из рам печальными, обличающими глазами. Был зажжен лишь один из шести канделябров, но на столе мерцали свечи, а в камине пылал огонь, так же как, похоже, и в любой комнате Кайавы. Стайка служанок сновала в полумраке из конца в конец столовой, словно гуси, собравшиеся в сумерках на поверхности пруда.

После обеда миссис Баннермэн, которая почти ничего не ела, пожелала спокойной ночи и удалилась, оставив Роберта и Алексу в гостиной. Старая леди не выказывала никаких признаков утомления, и до Алексы дошло, что уход ее был преднамерен. Возможно, она надеялась, что вдвоем они найдут общий язык, если им предоставить шанс. Если так, это была напрасная надежда. Блеск обаяния Роберта сегодня вечером поблек, может быть, потому что он выпил, а может, был не в настроении выторговывать компромисс.

— Вы с бабушкой, похоже, спелись гораздо лучше, чем я думал, — сказал он, сделав большой глоток. В его голосе слышалось раздражение, словно он чувствовал, что больше не контролирует ситуацию, а возможно, это просто была обида на то, что бабушка не сказала ему, зачем здесь Алекса.

— Я уже не боюсь ее так сильно, как прежде.