Роковая женщина - Майкл Корда (1998)

Довольно странно, но это была одна из тех редких комнат, виденных Алексой, где не было ни фотографий, ни вообще каких-либо других напоминаний о Кире Баннермэне. Взамен здесь был маленький и не слишком искусный портрет матери Патнэма-старшего, написанный, когда та была еще молода, и возможно, еще до того как Кир сколотил свое состояние или же только начинал его создавать. Ее волосы были туго стянуты на затылке, открывая широкий лоб, закрытое черное платье застегнуто еще более глухо, чем требовали обычаи времени, и она не носила никаких украшений. У нее был тот же рот, что у Роберта, и нечто в его выражении, в сочетании с темными глазами под густыми бровями, ясно говорило, что эта женщина легко не сдается, и что, если бы она дожила до старости, то стала бы столь же устрашающей, как Элинор.

— Я так думаю, — сказала Алекса, глядя на портрет. Женщина на нем сумела скрыть от художника большую часть правды о себе, но улыбка на ее губах была двусмысленна, намекала на нечто тайное и весьма сложное. Точно так же, по большей части, улыбался Роберт — улыбкой приятной, но не вполне убедительной и нелегко поддающейся истолкованию. И все равно Алекса решила принять его — и его улыбку — как данность. — Я обязана доверять ему. Он — сын Артура. — Но она не могла забыть того, что видела, — или думала, что видела — в Кукольном домике.

Обед не стал более праздничным от присутствия де Витта, который просто брызгал самодовольством и метал на Стерна с Саймоном свирепые взгляды, хотя, к общему облегчению, Сесилия отсутствовала, сославшись на мигрень. Миссис Баннермэн выразила неодобрение подобному проявлению слабости, запретив дворецкому отнести Сесилии поднос.

— Если у нее мигрень, она, конечно, не будет есть, — удовлетворенно фыркнула она, ясно дав понять, что, как ни велика Кайава, даже ни одна чашка чая не покинет кухню без ее ведома.

По каким-то причинам, известным только ей, миссис Баннермэн принялась хлопотать над Саймоном, как только он появился перед обедом вместе с Алексой и Линкольном Стерном.

— Вы, должно быть, измучены после столь долгого путешествия, — сказала она, когда он пожал ей руку. Она говорила очень медленно и отчетливо, подчеркивая каждый слог, словно давала урок произношения.

— Ну, не совсем, — смиренно ответил Саймон. — Я отдохнул и прекрасно себя чувствую.

— Вы молоды. Ваши силы восстанавливаются быстро. Меня бы перемена климата раздражала, но вы, полагаю, к ней привыкнете.

Изумленный, но польщенный столь неожиданной любезностью, Саймон стал озираться в поисках помощи, однако не нашел ее.

— Вообще-то, здесь не такая большая разница, — сказал он.

— Надеюсь, вас удобно устроили, мистер Вольф, — она произносила скорее «Вульф» на немецкий манер, придавая звучанию нечто иностранное к экзотичное. — Если вам что-то понадобится, дайте мне знать, и я объясню слугам.

— Думаю, я сам справлюсь, миссис Баннермэн, спасибо вам.

— Какой стыд, что здесь, в Америке, никто не знает иностранных языков, в то время как большинство иностранцев говорит на таком хорошем английском. Ужасно жаль, а вы как думаете?

— Возможно, — с отчаянием произнес Саймон.

— Вы слишком добры. За обедом садитесь рядом со мной. Если вы чего-то не поймете, вы должны спросить у меня. Алексе бы следовало дать мне знать, и я бы велела повару приготовить для вас что-нибудь особенное, чтобы чувствовали себя как дома. А может быть, на завтра, если вы останетесь.

— Она думает, что я иностранец, — прошептал Саймон на ухо Алексе.

— Не знаю, почему. Я просто сказала, что ты занят в художественном бизнесе.