Роковая женщина - Майкл Корда (1998)

Кроме того, существовало множество нефтяных магнатов, у которых денег было столько же, сколько и у Баннермэнов, или даже больше, и никто не ненавидел их. Он бросил взгляд на родственников, толпившихся во дворе, и почувствовал глубокое к ним презрение. Он узнал Чанси Баннермэна — его щеки пламенели румянцем, вызванным постоянными поисками превосходного мартини, а затем поглощением его. Ничтожество, сделавшее профессией собственное вступление в совет директоров любой кампании, готовой платить за магическую фамилию «Баннермэн» в ежегодном отчете, один из тех, кто и создал семье репутацию, которую, понимал Роберт, он призван исправить. Здесь был Мейкпис Баннермэн, яхтсмен и банкир, чья поддержка каждого мелкотравчатого диктатора, выражавшего желание повесить ему на грудь какую-нибудь побрякушку, поставила его банк — и большую часть «третьего мира» — на грань финансовой катастрофы. Мейкписа это не беспокоило. А с чего бы? — подумал Роберт. Американские налогоплательщики, Мировой банк и Международный валютный фонд, вне всяких сомнений, его выручат. Он видел кузину Марту, стоявшую рядом со своим четвертым — или уже пятым? — мужем, и дядю Ральфа, младшего брата матери, скучного типа с мировой славой — его единственный интерес в жизни составляла охота на крупного зверя, и ему в итоге пришлось выстроить небольшой музей, чтоб вместить все свои трофеи.

Он смотрел поверх голов, глядя на дорогу в ожидании автомобиля Элинор, полностью игнорируя родственников. Будет достаточно времени, чтобы пожать им руки, после похорон, когда все они соберутся в доме на поминки. При этой мысли он вздохнул, затем утешил себя, что они, по крайней мере, еще не знают о претензиях той девицы на замужество с отцом. Сознание того, что придется принимать их лицемерное сочувствие и снисходительные соболезнования было достаточно тяжело и без этого лишнего унижения.

Ископаемые, уроды, шуты! — бушевал он в душе, — живущие на деньги, которыми даже не в состоянии управлять, довольные сознанием того, что никакие неудачи и потеря инициативы никогда не сделают их бедными…

Ему очень хотелось закурить. Всю жизнь он боролся с тем, чтобы не попасть в ту же ловушку, что и они. Он искал риска — большой игры, с настоящими ставками. Лучше, чем кто-либо он понимал, почему его отец жаждал поста президента, и чего ему стоило поражение, он даже понимал причину провала отца, понимал, что не должен был совершать ничего подобного, вольно или невольно. Он играл по правилам, и в конце концов всегда проигрывал.

Однажды, вспомнил Роберт, много лет назад, в Гарварде, когда он еще играл в покер, он проигрывал три ночи подряд. «Тебе не следует играть в покер, — сказал победитель, парень из Висконсина, сгребая свой выигрыш. — Я не говорю, что ты плохой игрок. Ты знаешь комбинации, ты понимаешь игру — но для победы только деньги имеют значение! Ты должен помнить, что если ты сейчас не выиграешь, тебе нечего будет есть. Играй, рискуя собственной шкурой, или всегда будешь проигрывать».

Ни один Баннермэн после Кира не хотел играть, рискуя собственной шкурой.

Теперь все или ничего, сказал он себе.

Часы на башне начали отбивать полдень. Ректор оправил свое облачение словно жирная птица, охорашивающая яркие перья, и родственники Баннермэнов во дворе примолкли. Эммет и ректор спустились по ступеням плечо к плечу, за ними следовала Сесилия под руку с Мартином Букером, потом Пат и Роберт.

С последним, двенадцатым ударом старый «кадиллак» (Элинор придерживалась мнения, что «роллс-ройсы» — для нуворишей, за исключением англичан, и не позволяла избавляться от хороших машин только потому, что в Детройте выпустили новую модель) подъехал, чтобы беззвучно остановиться перед церковью. Его задняя дверь оказалась прямо напротив лестницы. Дэйли, престарелый шофер Элинор, но все еще на службе, несмотря на катаракту и ревматизм, медленно вылез и распахнул перед ней дверь. Кортланд де Витт выбрался с переднего сиденья и встал рядом с Дэйли.