Роковая женщина - Майкл Корда (1998)

— Нет-нет. Нельзя покупать произведения искусства, к чему-либо их примеряя, юная леди. Искусство и декоративность — совершенно разные вещи. Мой отец приобрел в Лондоне картины Бароччио — чертовски огромные декоративные полотна. Когда он обнаружил, что они не умещаются в столовой, то приказал нарастить потолки. Картины были важнее помещения. Конечно, этот парень не Бароччио, однако мне нравится эта, большая. Я, возможно, пошлю ее губернатору. Я убедил его поместить какие-нибудь произведения современного искусства в губернаторской резиденции в Олбани, чтоб немного оживить это проклятое здание. Не могу дождаться, чтоб увидеть лицо бедняги, когда перед ним предстанет это!

У Алексы мелькнула мысль, не является ли страсть Баннермэна к современному искусству своего рода розыгрышем крупного масштаба. Она знала, что это его недавнее увлечение — только в последние два года он проявил желание приобщиться к миру современного искусства. До этого его чековая книжка была всегда открыта, чтобы финансировать наиболее амбициозные приобретения Метрополитен-музея, где он был хорошо известен как один из самых требовательных и искушенных попечителей. Ходили даже сплетни (нашедшие отражение в прессе), что друзья и родственники Баннермэна рассматривают его интерес к современному искусству как признак сумасшествия или старческого слабоумия, хотя Алекса не замечала ничего, что могло бы это подтвердить.

— Сколько она стоит? — спросил он.

Она вынула из сумочки прайс-лист. Обычно продажей занимались Саймон или менеджер галереи, но по какой-то причине с Баннермэном она испытывала чувство собственницы.

— Пятьдесят тысяч долларов. — Ей это показалось целой кучей денег.

Очевидно, Баннермэну это тоже показалось целой кучей денег. Он в задумчивости отпил виски, вернулся к картине, постучал пальцами по ее поверхности и вздохнул.

— Тридцать пять тысяч устроили бы меня гораздо больше, — сказал он.

Алекса покачала головой. Она не имела права понижать цену. Она догадывалась, что Саймон, возможно, был бы рад получить и тридцать пять тысяч, если бы сам совершал продажу, но если бы это сделала она, он бы обвинил ее в том, что она лишила его пятнадцати тысяч. А если бы она сорвала сделку — тем более, с Артуром Баннермэном, он бы пришел в еще большую ярость. Она пожалела, что не позвала Саймона, решив оставить Баннермэна для себя.

— Боюсь, что цена картины — пятьдесят, мистер Баннермэн, — сказала она по возможности твердо. — Мистер Вольф получит несколько предложений относительно этой картины.

Она надеялась, что не покраснела. Лгать она не умела, хотя это была непременная часть процесса купли-продажи, а с Баннермэном это почему-то было еще труднее, чем с кем-либо другим.

Баннермэн нахмурился. На миг ее сердце заныло от испуга, что он перед всеми обвинит ее во лжи.

— Опять этот проклятый дурак Розенцвейг? — яростно прошептал он. — Он скупает все подряд для своего нового музея. Ну кто оценит подобную живопись в Форт-Уорте, я вас спрашиваю?

Она одарила его понимающей улыбкой наилучшего образца. Баннермэн уставился в потолок, засунув руки в карманы, как ее отец, готовясь начать торг за нескольких телок на сельскохозяйственном аукционе в Ла Гранже, разве что у Баннермэна в кармане ничего не звякало.

— Сорок, — бросил он сквозь стиснутые зубы.

— Ничего не могу поделать. — И это была чистая правда.

Он посмотрел на нее, и в какой-то момент она едва не сказала: «Ладно, сорок». Потом он улыбнулся.

— Вы заключили выгодную сделку, — сказал он с ноткой восхищения в голосе. — Я возьму ее за пятьдесят, но учтите, я требую десятипроцентную скидку.

— Вот как?

— Спросите у остальных. Рассказав, что картину купил я, вы получите гораздо больше этих десяти процентов.

— Верю вам на слово, мистер Баннермэн. Итак, сорок пять тысяч. Продано.

Баннермэн допил виски.