Роковая женщина - Майкл Корда (1998)

Де Витт поднял уже не одну бровь, но обе. Вряд ли он был бы сильнее потрясен, если бы Баннермэн его внезапно ударил, чего он, казалось, мог ожидать от того в любой момент.

— Ясно. — Он оглядел ее с несколько большим любопытством. — Вы, конечно, подруга Сесилии?

— Нет, мы никогда не встречались.

— Мисс Уолден занимается художественным бизнесом. Продала мне Бальдура.

— Что-что?

— Это чертовски хороший художник. Ты, право, должен взглянуть на его работы. Нужно покупать, пока цены еще приемлемы.

— Если они похожи на картины в Олбани — те, что Элинор отказалась держать в доме — нет, благодарю.

— У тебя ограниченное мышление, Кортланд. Мышление юриста. Моя сестра здесь?

— Нет, я сам по себе. Приехал только на обед. Собираюсь уйти пораньше. Элизабет не очень хорошо себя чувствует. Не стоит слишком долго оставлять ее одну.

— Она уже больше тридцати лет не очень хорошо себя чувствует. По правде говоря, она здорова как лошадь.

— Она так не считает. Тебе следовало бы позвонить ей.

— Очень сильно сомневаюсь. Не думаю, что к нашему последнему разговору с Элизабет есть что добавить. Я не нуждаюсь в очередной лекции, какой я плохой отец.

— Она желает тебе добра, Артур.

— В этом я сомневаюсь еще сильнее. Я знаю Элизабет дольше, чем ты. Тем не менее, передай ей мои лучшие пожелания.

Неслышно возник официант и, взяв у Баннермэна пустой стакан, заменил его полным. Баннермэна, казалось, то, что де Витт это видел, разозлило еще больше, чем то, что его засекли вместе с Алексой.

Де Витт посмотрел на стакан в руке Баннермэна с еще более скорбным выражением, словно доктор, готовящийся сообщить пациенту дурные вести.

— Полагаю, пора пройти к столу, — настойчиво произнес он.

— Да? — Баннермэн вызывающе сделал глубокий глоток. — Тогда я лучше сперва допью.

— Тебе лучше знать, Артур. — Лицо де Витта ясно выражало противоположное мнение.

— Чертовски верно, — Баннермэн допил виски, и снова, словно повинуясь какому-то невидимому сигналу, появился официант, чтобы принять у него стакан. — Пойдемте, Александра, — громко сказал он, предложив ей руку. — Вы, должно быть, проголодались. — С де Виттом он не попрощался.

— Артур, — сказала она, когда он ввел ее в обеденный зал, и внезапно осознала, что впервые назвала его по имени. — Кто такая Элинор?

Он помедлил, вздохнул, глядя на стол, затем произнес почти неохотно:

— Моя мать… — Казалось, фраза дается ему с большим трудом и перед тем, как закончить ее, он откашлялся. — Моя мать — замечательная женщина.

«Мать». Когда Артур Баннермэн произнес это слово, его лицо выразило целую гамму противоречивых чувств. Алекса подумала о том, не смогут ли они после обеда спокойно потанцевать, а потом, с некоторым сомнением, о своем умении по этой части.

Баннермэн говорил о своей матери с определенным страхом, что казалось удивительным в человеке на седьмом десятке лет. Элинор Баннермэн, видимо, представлялась старшему сыну чем-то вроде огромной паутины обязанностей и правил, размеры которой превышали все мыслимые представления.