Женщина нашего времени - Рози Томас (1993)

Чего Харриет смогла достигнуть, так это того ощущения свободы, которое пришло к ней, когда она лежала в темноте своей старой спальни на Сандерленд-авеню. Она была абсолютно убеждена, что сумеет направить себя по любому пути, по которому захочет идти. Она всего достигнет и добьется успеха, даже если он будет расти на айланте за ее окном. Она чувствовала силу для этого даже в кончиках пальцев.

Образы успеха, славы и счастья проплывали перед ней. Но ни одно из этих видений не имело ничего общего с любовью. У нее была любовь, и оказалось так, что этой любовью был Лео.

Все, что Харриет видела, было чистым и ярким, но это было похоже на галлюцинации. Когда потом она пыталась восстановить все великолепие этого видения или хотя бы припомнить те простые шаги, которые привели ее к такой славе, у нее ничего не получалось. Все кануло так же, как сон.

Она не знала, как долго продолжалось это видение. Через некоторое время она ощутила, что ее конечности снова тяжелеют. Она закрыла глаза и тотчас же почувствовала, что не в силах открыть их снова. Минуту назад она понимала, что не может заснуть, а сейчас сон уже охватил ее. Она не предпринимала никаких попыток сопротивляться ему.

Харриет глубоко и удовлетворенно вздохнула и провалилась в глубокий сон без сновидений.

Харриет беседовала с Кэт. По предложению Харриет, поскольку сосновый бастион кухни угнетал ее, они вышли в сад и расположились на складных стульях в тени айланта. Стоял теплый день конца сентября, и сад был заполнен желтым цветом. Полуденное воскресное гудение газонокосилок доносилось из-за забора.

Харриет видела чистую пригородную живописную картинку с такой резкой четкостью, что, казалось, слои пыли были вымыты из воздуха грозой. Память о том видении оставалась у нее и во время ночного сна, и во время семейного воскресного утра, которое она провела с Кэт, Кеном и Лизой. Она понимала, что этот сон наяву был очень значительным, хотя и не чувствовала в себе какого-то особого отклика на те мелькающие образы, которые кружились вокруг нее в темноте.

Она так осторожно изучала свое обостренное сознание, как будто бы в ней имелось какое-то уязвимое место, которое необходимо было защитить. Когда она смотрела на знакомые вещи, перед ее ясным взором, казалось, представали иные, удивительные перспективы.

Кэт носила летние туфли на высокой пробковой танкетке; ногти на ее ногах были покрыты темно-красным лаком.

Глядя на ноги матери, Харриет задумчиво сказала:

— Ты носишь такие же туфли, как те, которые ты носила, когда я была маленькой.

Она еще помнила голубую юбку и маленькую песочницу, видимо, на детской площадке. Кэт в своей голубой юбке наклонилась к ней, держа между пальцами сигарету, над которой вился голубой дымок.

— Пробковые каблуки. Это точно. Какая у тебя хорошая память, — сказала Кэт, — тебе тогда было не больше четырех или пяти лет.

— Я, вообще, многое помню, — ответила Харриет.

Кое-что еще напоминало ей сегодня о давно минувших годах. Возможно, это был свет, косой и золотой, — обычный фон ее памяти.

Кэт с любопытством взглянула на нее:

— Многое? Что именно?

— Места, где мы жили до Кена. В одном было много лестниц, с которых можно было смотреть на железнодорожные пути.

— Это было ужасное место. Жаль, что ты не забыла этого. Я-то, конечно, забыла.

Голос Кэт стал резким. Они редко говорили о тех временах, до Кена, до наступления комфорта и респектабельности.

— Все было замечательно, не так ли? Помню, как я играла на лестницах. Там была еще толстая женщина, которая иногда брала меня в свою комнату и позволяла мне трогать фарфоровые статуэтки животных, а где была ты?

— Работала. Сибил обычно заботилась о тебе, пока меня не было.

— Это были нелегкие для тебя времена.