И всё равно люби - Кэрри Браун (2016)

Отчего отец выбирал такие места? Рут не могла понять. На стене в гостиной осталось треугольное пятно-призрак – отпечаток некогда висевшей здесь картины или зеркала – чего-то, что сняли и унесли. Что это было? Корабль на всех парусах? Пейзаж с развалинами – Карфаген, Афины? Фотография? – серьезные лица, темные пальто, позади витрина магазина или плакучая ива? Ей казалось, она могла угадать вкусы прежних обитателей дома, могла воссоздать всю их жизнь по тем печальным обмолвкам, которые они оставили после себя. Сколько же таких домов она перевидела…

В ящике комода в комнате, которую Рут выбрала для себя в качестве спальни – в ней было углубление вроде алькова, обои, на которых еще можно было разглядеть вьюнок, в углах совсем потемнели – она обнаружила ключ необычной формы: на головке его красовались бараньи рожки. Она положила ключ в карман юбки. Забралась на подоконник и попыталась открыть окно. Ей хотелось дышать океаном, а не воздухом этого дома, но ручка не поддалась.

После этого Рут несколько часов раскладывала по местам их с отцом одежду, соорудила для каждого кровать, приготовила белье. Отец тем временем распаковал коробки с посудой, все заново перемыл и высушил. Он был очень брезглив и придирчиво относился к тарелкам, из которых ест, и чашкам, из которых пьет. В ресторанах он всегда протирал краешек бокала носовым платком.

И вот, ближе к полудню, они вышли из дому и отправились поискать еды. Пошли пешком в сторону города по узкой тропинке, которая вилась в тени деревьев. По дороге Рут разглядывала дома, мимо которых они проходили. В одном доме – французские окна, до самого пола, были распахнуты – за пианино сидела женщина. Пианино было накрыто бахромчатой салфеткой, а женщина склонилась к нему и карандашом делала какие-то пометки в раскрытых перед ней нотах. Рут кольнула привычная зависть, которую она всегда испытывала к качелям на террасе и уютным занавесочкам, собачьему лаю и фонтанчику, разбрызгивающему по лужайке искорки воды.

На углу, где тропинку пересекала другая улица, кто-то оставил велосипед, и тот лежал на траве. Рут тут же вспомнила утреннего мальчика, развозившего газеты, – счастливца, как ей показалось.

Несмотря на праздник – как-никак День независимости – магазины на главной улице работали. На столиках у обочины были разложены всякие товары – обувь в коробках, дамские шляпки, ящики с инструментами, гвоздями, кровельной дранкой, подносы с банками для консервирования и огромные горшки – отец сказал ей, это для приготовления лобстеров. Все с праздничной скидкой. В тени под раскидистым деревом Рут углядела птичьи клетки – пестрые попугайчики прыгали с жердочки на жердочку. Подняла глаза на отца – на все просьбы завести кошку или собаку он отвечал отказом, но вдруг птичку позволит.

– Это жестоко, – отец покачал головой. – Жестоко держать птицу в клетке.

Они нашли место, где можно было пообедать. Доносились чьи-то голоса, позвякивала посуда, пахло горячими гамбургерами, и настроение у Рут поднялось. Хорошо наконец оказаться среди людей. Ей нравилось это место, этот городишко – гул и запах океана совсем рядом и праздничное настроение на улицах. Они с отцом заказали молочный коктейль и сэндвичи с жареным сыром. Мальчик у кувшина с газировкой – раскрасневшийся, рыжий, в белой шапочке, пришвартовавшейся среди буйных кудрей, словно бумажный кораблик, – выкладывал на тарелку коктейльные вишенки. Когда отец отвернулся, он быстро подтолкнул одну к Рут, перехватил ее взгляд и улыбнулся. Смутившись, Рут улыбнулась в ответ.

Когда они покончили с обедом, солнце уже припекало вовсю, небо ярко синело. Рут чувствовала приятное тепло на макушке и не прикрытых платьем руках. Они с отцом шли к воде – полоске, блестевшей за крышами домов. В конце улицы сразу за пятачком парковки холмиками поднимались дюны, увитые колючими кустами шиповника, между которыми петляли тропинки.