Босиком - Элин Хильдебранд (2008)

Еще одной причиной, по которой Бренда приехала в Нантакет, было то, что Джон Уолш остался в Манхэттене, и даже в городе, где проживало восемь миллионов человек, Бренда чувствовала его присутствие так же остро, как если бы он жил по другую сторону неоштукатуренной кирпичной стены ее квартиры. Ей нужно было обрубить все связи с Джоном Уолшем, какие бы сильные чувства она к нему ни испытывала. Она должна была исчезнуть из города, ставшего свидетелем ее позора, должна была помочь своей сестре. Лето в Нантакете было решением всех проблем, тем более что завещание о наследовании коттеджа, принадлежавшего когда-то Лив — двоюродной бабушке Бренды и Вики, прошло-таки все инстанции и проверки и теперь, спустя три года, этот коттедж официально принадлежал сестрам.

Дело было не в том, почему она была здесь, а в том, почему пребывание здесь не делало ее счастливее.

Одной рукой Бренда крепко прижимала к себе малыша, а другой обнимала четырехлетнего племянника Блейна, который, сгорбившись, сидел рядом с ней.

— Куда едем? — спросил таксист.

— Улица Шелл-стрит, Сконсет, — ответила Бренда.

Шелл-стрит, Сконсет — это были три самых любимых слова Бренды в английском языке. У нее мелькнула мысль о том, что можно было бы получить крупную сумму денег, продав свою половину коттеджа тетушки Лив Теду и Вики. Но Бренда не могла заставить себя отказаться от той частицы острова, которая ей принадлежала, — половины очень маленького дома. Бренда смотрела в окошко на низкорослый вечнозеленый кустарник, который тянулся вдоль Майлстоун-роуд, на акры земли, поросшей вереском. Она вдыхала воздух, такой чистый и насыщенный, что он действовал как анестезия. У Блейна стали закрываться глаза. Бренда не могла не думать о том, как сильно здесь понравилось бы Уолшу. Он очень любил природу — истинный австралиец; ему нравились волны и пляжи, открытое пространство, чистое небо. В Манхэттене Уолш чувствовал себя не в своей тарелке, вся эта синтетическая цивилизация сбивала его с толку, в метро он задыхался, предпочитая ходить пешком, и слава Богу. Сколько раз он в метель пересек Центральный парк, направляясь к дому Бренды? Сколько раз они после занятий тайно встречались в Риверсайд-парке? Очевидно, слишком часто и недостаточно тайно. У одного человека появились подозрения, не у того человека, и преподавательская карьера Бренды закончилась через полтора семестра после начала. Доктора Линдон заклеймили позором, несмотря на то что Уолшу был тридцать один год, в то время как самой Бренде только тридцать. Ситуация в «Чемпионе» была такой омерзительной, запутанной и постыдной, что Бренде не оставалось ничего другого, кроме как порвать с Уолшем. Он хотел приехать к ней сюда. За пределами города все будет иначе, говорил он. Возможно, подумала Бренда. Но не совсем.

Тот факт, что тетушки Лив уже не было в живых и она не знала о позоре племянницы, служил Бренде утешением. Тетушка Лив, знаменитый профессор русской литературы Брин-Морского колледжа[2], воспитала Бренду для научной работы, выступая в роли наставника и образца для подражания. Сколько часов они провели в рассуждениях о Флеминге Трейноре — а также об Исааке Бабеле, о Толстом, о Солженицыне, о Дюма, о Гюго, об Уитмене? Сколько раз они говорили о том, что нет занятия более благородного, чем изучение литературы, нет времяпрепровождения лучшего, чем с томиком Тургенева?

«У меня все было прекрасно, — подумала Бренда. — Пока не появился Уолш».

Сейчас, когда Бренда вспоминала тетушку Лив, ей в голову сразу приходило выражение «переворачиваться в гробу». Так что этим летом Бренда, можно сказать, искала утешения. Она хотела, чтобы люди простили ее, а еще лучше — забыли обо всем; она хотела найти покой для своей измученной совести. Время подумать. Время побыть одной. Может, не так уж и плохо, что Мелани будет рядом. Страдание любит компанию.