Женщина на грани нервного срыва - Лорна Мартин (2010)

Дома пришлось покопаться в литературе. Как я поняла, импульсивность — признак инфантильности. Люди, которых называют непосредственными, легки на подъем и быстро приспосабливаются к обстоятельствам. Импульсивность — это непосредственность в крайней степени. Это стремление бездумно потакать всем своим прихотям. Импульсивные люди не оценивают последствия своих действий. Они могут быть по-детски наивны.

— Ну а что делать? — спросила я доктора Дж. — Что, вообще не рисковать? Не стремиться к новым открытиям, к новому опыту? Получается, ты сидишь дома и боишься высунуть нос из страха, как бы чего не вышло?

Она немного помолчала.

— А вы считаете, возможны только два варианта, две крайности?

В ее интонации не было и намека на критику, но я все равно оскорбилась. Пренебрежительно фыркнув, я покачала головой:

— Нет, конечно. Никто не говорит, что существуют только два варианта.

Я хотела рассказать ей про беседу с Камалем, которая состоялась у меня в тот день, но теперь передумала. Он спросил, как я смотрю на то, чтобы через пару месяцев съездить в Китай. «Абсолютно исключено, — ответила я. — Не сочти меня неблагодарной и спасибо, что предложил. Но после Таиланда я не хочу больше никуда ездить. Не нужно мне заграничных командировок. Я останусь в Глазго до конца своих дней».

Я не привыкла говорить начальству «нет» и потому сочла свой поступок признаком возросшей уверенности в себе. Я даже немного гордилась. Но теперь, по милости этой странной женщины, которая вообще-то должна была помочь мне выкарабкаться из депрессии, от моего радужного настроения не осталось и следа. Я осознала, что я — максималистка, признающая только черное или белое и слепая ко всем остальным оттенкам. Вот уж воистину: «Хм-м-м».

Я помнила слова пожилого дядечки-психиатра о том, что быстрых результатов ожидать не стоит. И все же втайне надеялась, что скоро радикально изменюсь в лучшую сторону. Я жаждала рая для атеистов. Что ж, я всегда была нетерпелива и хотела, чтобы мой труд приносил плоды немедленно.

Однако лишь в середине февраля я наконец собралась с духом и представила доктору Дж. несвятую троицу: Кристиан — «Ой-ой» — Шарлотта. А ведь этот злополучный любовный треугольник уже несколько месяцев не давал мне спокойно спать. Именно он и загнал меня в кабинет психотерапевта. В своих бесконечных монологах я не раз намекала, что нахожусь в «щекотливом положении», но только сейчас осмелилась выложить подробности.

— Мне постоянно мерещатся эти двое, — призналась я одним хмурым утром, обрисовав ситуацию в общих чертах. — Я представляю, как они смеются, болтают, флиртуют… Здесь, — я указала на свою голову, — я понимаю, что такие мысли безумны и бесплодны. Но здесь, — я ткнула себя в грудь, — я это прочувствовать не могу. Словом, я схожу с ума. Ему хоть бы что — он ходит по барам, веселится, заигрывает с разными дурочками, а я сижу дома и рыдаю. Я ведь даже не знаю, было ли между ними что-нибудь. Меня убивает даже мысль о том, что он, возможно, этого хочет. И ведь я сама во всем виновата — а от этого мне еще хуже. Я ужасно злюсь на себя за то, что совершила эту непростительную глупость.

В глазах доктора Дж. мелькнул слабый интерес.

— Вы злитесь на себя?

Она говорила очень медленно и вдумчиво, будто каждое слово, прежде чем покинуть ее уста, должно было пройти тщательную проверку и получить сертификат качества.

— Да! — огрызнулась я. — Потому и плачу без конца. Я плачу всякий раз, когда злюсь, но обычно я не поддаюсь злости, так что это бывает нечасто.

— Для вас это привычная модель поведения — обращать свой гнев на себя?

О чем она вообще говорит? Дался ей этот «гнев»! Злость — отвратительное чувство, и я к нему совершенно не склонна (сто раз уже ей говорила). Она хотела сказать что-то еще — в кои-то веки заговорила развернутыми фразами! — но я ее перебила и изложила свое собственное видение ситуации.