Друг человечества - Уильям Локк (1994)

На столе перед ним лежал в роскошном сафьяновом переплете экземпляр рекламного проспекта, отпечатанного на сорока страницах тончайшей папиросной бумаги и присоединяемого — чудо брошюровки! — к каждой упаковке крема. Проспект содержал инструкцию по применению крема на сорока различных языках, в том числе на фиджийском, баскском и сирийском — с тем, чтобы все сыны человеческие могли читать благую весть и в то же время развлекаться, пытаясь разобрать ее и на неизвестных им языках.

Куда бы он ни повернулся, всюду его взор встречал что-нибудь такое, что казалось сейчас издевательством над его прежними триумфами: увеличенный снимок первого транспорта с кремом, прибывшего на берега озера Чад; фотографии фабрики, ныне обслуживаемой всего каким-нибудь десятком человек, в самом разгаре его кипучей деятельности; оттиски больших объявлений, на которых сразу бросались в глаза напечатанные жирным шрифтом и огромными буквами слова: «Крем Сайфера» и «Друг человечества»; модель Эдинбургского дворца, сделанная одним благодарным обитателем лечебницы для умалишенных из красных целлулоидных коробочек из-под крема.

Сайфер вздрогнул при виде этих символов и изображений ложных богов и вновь закрыл лицо руками. Бездна поглотила его. Воды сомкнулись над его головой.

Сколько времени он просидел так у стола — он сам не знал. Швейцару было приказано никого не пускать; деловая жизнь в конторе замерла. Жизнь улицы напоминала о себе лишь слабыми отзвуками уличного шума да дребезжанием стекол в окнах. Большие золоченые часы на камине остановились.

Неожиданно какой-то необычный шелест в комнате заставил Сайфера вздрогнуть. Он поднял голову. Перед ним стояла Зора Миддлмист. Он вскочил на ноги.

— Вы? Вы?!

— Меня не хотели пускать к вам. Но я ворвалась — сказала она, потому что мне необходимо вас видеть.

Он смотрел на нее, разинув рот, дрожа всем телом, как человек, готовый сделать великое открытие.

— Вы, Зора, вы пришли ко мне в такой момент?

Вид у него был настолько странный, растерянный, взъерошенный, глаза такие дикие, что она быстро подошла к нему и положила обе руки на его руку.

— Друг мой, милый, дорогой мой друг, неужели все так уж плохо?

В этих простых словах звучала искренняя боль за него. Его тоскующий взгляд всколыхнул ее душу, пробудил в ней самые лучшие, самые нежные чувства. Она жаждала утешить его. Но он отступил на шаг, протянул вперед обе руки, как бы защищаясь от нее, и продолжал смотреть ей в лицо, но уже со вспыхнувшим светом в глазах, упиваясь ее красотой и очарованием ее близости.

— Боже мой! — надломленным голосом воскликнул он. — Боже мой! Какой же я был дурак!

Он пошатнулся, словно от удара, упал в кресло и поник головой, ошеломленный сложными чувствами — изумлением, радостью, горем. Не глядя, он протянул руку. Зора взяла ее и стала возле него. Как же он мог не знать, что ему нужно? Ему нужна она, эта женщина: слышать ее голос, ощущать ее поцелуи на своих губах, сжимать ее в своих объятиях — милую, родную. Ему нужно, чтобы она встречала его приветом, когда он возвращается домой, нужны ее сердце, ее душа, ее живой ум, ее тело — вся она нужна бесконечно. Не ради крема, а сама по себе, потому что он любит ее страстно, беззаветно, просто, — как только может любить мужчина женщину. Он был в аду, но, подняв глаза, увидел перед собой ее и понял, что небо для него — это она.