Друг человечества - Уильям Локк (1994)

— Чтобы отвести душу. И нож иной раз бывает полезен. Да, я знаю, что была страшной дрянью. Но все-таки я не такая уж и плохая. Ведь вы же видите, как все это для меня ужасно. Я должна вернуть вам ваши деньги и, конечно, больше уже ничего от вас не брать. Вы и так слишком много для меня сделали. Иной раз мне мучительно больно об этом думать. Я поступила так только потому, что страшно мучилась, с ума сходила — и схватилась за протянутую мне руку помощи. Теперь, когда я пришла в себя, мне нужно помнить, что я сделала.

— Но почему же? Почему? — допытывался Септимус, чувствуя себя глубоко несчастным.

— Ведь теперь вы не сможете жениться, если только не захотите пройти через отвратительную процедуру развода по обоюдному согласию.

— Милая моя, какая же женщина согласится выйти замуж за такого юродивого, как я?

— Нет женщины на свете, которая не должна была бы на коленях благодарить судьбу за то, что она послала ей такого мужа.

— Я все равно никогда бы не женился, — сказал он, успокаивающим жестом коснувшись ее руки.

— Почем знать? — Она тихонько усмехнулась. — В конце концов, и Зора тоже только женщина — такая же, как мы все.

— Зачем вы говорите о Зоре? При чем тут Зора?

— При всем. Думаете, я не знаю? Вы это сделали не для меня, а для нее.

Он хотел возразить, но она ладонью зажала ему рот.

— Дайте мне договорить!

Она говорила долго, очень ласково, очень умно. Лунный свет вселял тишину в ее сердце, смягчал звук ее голоса, придавая необычную размеренность и плавность речи.

— Я как будто стала на двадцать лет старше, — говорила она.

Ей хотелось высказать ему наконец всю свою признательность и попросить прощения за прежние обиды. Она была озлоблена, как затравленный зверек: то лизала ему руки, то царапалась. Но ведь в то время она еще не вполне отвечала за свои поступки. Иной раз она гнала его — но только ради него самого. А ей становилось так жутко, так страшно при одной только мысли, что она может его потерять!

— Другой мужчина, возможно, и сделал бы то же, что и вы, чтобы выказать себя рыцарем, но нет такого, который бы потом не презирал за это женщину. Я заслужила ваше презрение, но знаю, что вы не презирали меня. Вы относились ко мне точно так же, как и раньше. И это ободряло меня, помогая сохранить известное уважение к себе. Именно поэтому я цеплялась за вас и не могла вас отпустить. Теперь все прошло. Я вполне здорова, нормальна и счастлива, насколько вообще могу быть счастливой. С завтрашнего дня каждый из нас пойдет своей дорогой. Вы ничего больше не можете для меня сделать, а я… дорогой мой, бедный мой, милый! — не в моей власти сделать что-либо для вас. И потому мне хочется сегодня поблагодарить вас.

Она обняла его одной рукой и поцеловала в щеку. Септимус вспыхнул. Ее губы были такими мягкими, ее дыхание — таким сладостным. Ни одна женщина, кроме матери, его еще не целовала. Он повернулся и взял обе руки Эмми в свои.

— Разрешите мне принять это в награду за все. Ведь вы же хотите, чтобы я уехал отсюда счастливым?

— Дорогой мой, — сказала она с легкой дрожью в голосе, — если бы в моей власти было дать вам счастье, я бы сделала все на свете — разве что беби не согласилась бы бросить на съедение тигру.

Септимус снял шляпу и привел свои волосы в состояние нормальной перпендикулярности. Эмми смеялась.

— Боже мой! Что вы такое ужасное собираетесь сказать?

Септимус подумал.

— Если я буду обедать копченой селедкой на глубокой тарелке в гостиной, если моя постель не будет постлана в шесть часов вечера, а мой дом будет представлять собой нечто среднее между свиным закутом и лавкой торговца железным ломом, это никому не покажется странным, ибо все знают: Септимус Дикс — большой чудак. Но если женщина, которая в глазах всего света моя жена…

— Да, да, я вижу, — поспешно перебила его Эмми. — Я не смотрела на это с такой точки зрения…