Первый раз - Софи Джордан, Дженнифер Арментроут, Лорен Лейн, Джули Кросс, Лиза Дероше, Мелисса Ландерс, Дженнифер Албин, Коул Гибсен (2016)

Начав просматривать свою почту, я в первую очередь увидела множество писем от Рика. Десятки. Первое представляло собой простой упрек за то, что я пропустила наш очередной скайп-сеанс. Второе выдавало его обеспокоенность. Когда я дошла до сообщения: «Боже, Ви, пожалуйста, скажи, что ты в порядке! Я места себе не нахожу», – то решила написать Рику, что Крис мертв. Думаю, он должен был это узнать. Больше общаться с Риком я не собиралась, однако когда я вернулась в Центральный военный госпиталь Уолтера Рида неделей позднее, он стал названивать каждый день, – и я сдалась. С тех пор прошел месяц.

Он знал, что я получила ранение тогда же, когда убили Криса, но у меня недостало честности признаться, какое именно ранение это было. Не могу объяснить причины такой лжи, разве что мне действительно нравилось его прежнее – нормальное – отношение ко мне. Рик остался частью той жизни, что за пределами больниц и госпиталей, моей прежней жизни, не затронутой смертями и разрушениями. Мы часами болтали по телефону ни о чем и обо всем сразу. Порой мы просто молчали в трубку, слушая дыхание друг друга. Нам не требовалось заполнять тишину словами. На телефоне с ним я просто Рене Варгас, а не Рене Слепое Чудовище. Я могла разговаривать с Риком обо всем на свете, кроме причины, по которой теперь я вынуждена скрываться от посторонних глаз.

У нас были общие знакомые, и я знала, что рано или поздно кто-то расскажет ему правду. Каждый день я ожидала услышать: «Черт, Варгас! Почему ты не сказала мне?» – или, что еще хуже, вообще больше не дождаться его звонка.

Но я надеялась, что после произошедшего между ним и Лесли ни один из наших старых друзей с ним больше не разговаривает.

Я поднялась и побрела на кухню. В течение первой недели пребывания дома, дождавшись, когда родители уйдут спать, я выходила из комнаты и осматривала дом, вспоминая родные стены. Мне было неприятно привыкать к помещению у кого-то на глазах. Но до сих пор я все еще иногда натыкалась на что-нибудь, как, например, сейчас ударилась пальцем о ножку стола.

– Твою мать! – прорычала я, не в силах сдержаться.

– Рене? – послышался обеспокоенный голос мамы из кухни. Через миг она уже держала меня под руку. – Я помогу.

– Не нужна мне помощь! – возразила я, стряхнув ее руку.

– Рене! – вступился за мать отец. – Следи за тоном!

– Все хорошо, – сказала мама, и я едва сдержала порыв попросить ее заткнуться. «Не хорошо. Ничего хорошего!»

– Нет, не хорошо. – Отец словно озвучил мои мысли. – Как бы тяжело ей ни было, она обязана уважать свою мать.

Отец – полная противоположность матери. Согласно его убеждениям, какая бы беда ни приключилась, «ты встаешь и идешь дальше». И он постоянно порицал нас обеих: маму – за то, что нянчится со мной, меня – за то, что огрызаюсь на чрезмерную заботу мамы. Возможно, он говорил слишком грубо, но мне и не нужно сочувствие и уж точно не нужна помощь. Я, конечно, не могла видеть выражения лица матери, но по ее тону догадывалась, с какой жалостью она на меня смотрела.

Оттолкнув ее, я направилась через гостиную в кухню так быстро, как могла. Присев на свое место, я игнорировала все пояснения. Худо-бедно вижу, что на темной столешнице стоит белая тарелка, а чуть левее – чашка с каким-то напитком. Не дожидаясь помощи, я положила себе еды, хоть и не зная, что именно.

– О, ты отлично справилась, милая, – сказала мама, точно я трехлетнее дитя. По крайней мере, теперь она не берется нарезать для меня мясо на тарелке.

Я проигнорировала ее, и мы ели в тишине – курицу и какой-то острый соус. Закончив трапезу, я направилась к раковине и помыла тарелку. В попытке поставить ее на столешницу, я задела другую тарелку – и, судя по звуку, одна из них разбилась.

Я возненавидела себя чуточку сильнее.

– Я пошла спать, – бросила я, выходя из кухни и радуясь, что наконец останусь одна.

– Спокойной ночи, милая! – крикнула мне вслед мама. – Баю-бай!

«О господи!!!»