Он с отсутствующим видом поглаживал эмблему, приколотую к берету. На самом деле Гордон не один, с ним Кейтлин. Виски снова обожгло Лиаму горло, заставив поморщиться. Он со стуком поставил стакан обратно на стол. Патрик положил руку ему на плечо и легонько сжал в знак поддержки. Что ж, шурина известие о похищении Кейтлин заставило волноваться не меньше, чем его самого.

– Все закончится самое позднее завтра вечером. В понедельник Аргайл наверняка войдет в город. Претендент не заинтересован в том, чтобы здесь оставаться. Значит, у нас остается очень мало времени, чтобы отыскать Гордона.

– Именно, – отозвался Лиам.

Тишина сделала атмосферу еще более давящей. Дункан шевельнулся на стуле.

– Я придумал план, который может все ускорить, – сказал Патрик, глядя на Лиама. – Мы можем разыграть отплытие принца и тем самым заставить Гордона себя обнаружить.

– Разыграть?

– Принц в этом маскараде участвовать не будет. Я переоденусь в его одежду и…

– Ты? – вскричал Лиам, вскакивая. – Он тебя застрелит! Гордон явится не для того, чтобы пожать принцу руку! Патрик, хватит с нас смертей и похорон!

– Все, кто задействован в плане, уже дали свое согласие. Речь идет о жизни принца и… Кейтлин. И это случится сегодня.

* * *

Плачущее пение волынки обвилось вокруг меня, окутало грустью и тоской, слилось с криками моего сердца. Армия якобитов уходила из Монтроза. Значит, принц уже прибыл. Замки пистолетов, которые Гордон только что отполировал, поблескивали в лучах заходящего солнца. Я не сводила глаз с профиля моего похитителя, который с почти маниакальной тщательностью проверял и начищал теперь уже мушкет. Он был напряжен, и молчание его объяснялось тем, что ум его пребывал в возбужденном состоянии. Я догадалась об этом по резкой смене выражений у него на лице.

Черты его были тонкими, как у Патрика. И, пожалуй, держал он себя чуть высокомерно, как Уинстон. На подбородке, когда он улыбался, появлялась ямочка. Я заметила ее еще раньше, но не обратила на это внимания. Теперь же каждая черточка его лица обрела для меня значение. Волосы у него были гладкие и светлее, чем у меня. Я посмотрела на его руки. Движения их были скупыми и точными. Наверное, он проделывал это сотни, даже тысячи раз. Пальцы длинные, ногти – чистые и подстриженные. Слишком холеные руки, таких у крестьян не бывает… Под дорогим бархатом штанов и шелковыми чулками угадывались длинные ноги с мышцами слишком развитыми для чиновника. Я была уверена, что он – прекрасный наездник и отменный фехтовальщик. Я перевела взгляд на его лицо. Оно было мрачным. Губы, красиво очерченные и выразительные, он поджал от усердия. Левый уголок рта то и дело подергивался – лишнее свидетельство нервного возбуждения.

Сомнений быть не могло. Но мне, что мне-то теперь делать?

За целый день у моего ума была масса времени, чтобы изучить и проанализировать факты, которые мне стали известны. Я то принимала все на веру, то отвергала мысль, что это может быть правдой. Я заблудилась в лесу сомнений. Я спотыкалась о новые сведения, детали, лакуны, которые обнаружились не сразу, что неудивительно в моем состоянии. Был момент, когда я даже свернула на путь оптимизма, но сразу же натолкнулась на стену очевидного, неопровержимого и снова вернулась к исходной точке…

Словом, разум мой двигался по кругу, пока интуиция, устав от колебаний и метаний, не сказала мне: «Кейтлин, слушай свое сердце! Не время блуждать по лабиринту предположений. Разум умеет только анализировать. Он все усложняет. Он разбирает по косточкам, судит, взвешивает, исследует, рассуждает, сопоставляет и проверяет все, прежде чем выдать нам руководство к действию. Он холоден и беспощаден».