Шедевр - Миранда Гловер (2006)

— Нет, дорогая моя, напротив. Было довольно мило. Он лишь задавал простые вопросы о прошлом; спрашивал, каково быть феминисткой, выращивающей своенравного ребенка. — Эва мечтательно улыбнулась. Она любила создавать собственные мифы. Мои опасения выросли. — Он совсем ничего не спрашивал о творчестве. Думаю, он всегда может получить интересующие его сведения у Кэти в галерее.

— Будь осторожна, — холодно заметила я. — Помни, что они сделают из этого фильм — кадр оттуда, кадр отсюда. Когда все скомпонуют, значение сказанного может измениться до неузнаваемости.

Эва усмехнулась, явно наслаждаясь разговором.

— Факты часто перевирают, не так ли? Я имею в виду: что, в конце концов, хотела сказать эта Марта своей статьей? И откуда взялся этот ужасный рисунок? Я знала Харперов, но и понятия не имела, что их сын-мотоциклист был одним из твоих парней.

Эва заметила, как я побледнела, и на минуту замолчала. В этот момент она поняла то, что, должно быть, хотела знать в течение последних пятнадцати лет: неродившийся ребенок был от Кенни. Не требовалось больше ничего обсуждать. Все и так ясно.

Я глотнула кипяток из чашки и предложила Эве сигарету. Она отказалась, и я закурила сама.

— Мне кажется, Марта права, — сказала я, намеренно переводя разговор на безопасную тему. — Если публика будет считать, что я всего лишь марионетка Эйдана, меня перестанут уважать и больше не станут прислушиваться ко мне как к независимой личности.

Эва на минуту смутилась, затем сосредоточилась и подхватила нить беседы:

— Уважение? — раздраженно переспросила она, подавив смешок. — После всего, что ты наворотила, уважение должно стать последней вещью, о которой стоит беспокоиться.

— Что ты думаешь о моем последнем проекте, Эва?

Она принялась перебирать красные бусы на шее, вертя в пальцах бусины.

— Честно говоря, — медленно начала она, туго скручивая нить с бусинами, — я не понимаю, чего ты добиваешься. Это просто рекламный трюк?

— Конечно, нет. Я поднимаю важные вопросы, касающиеся женщин, искусства и осознания своей значимости.

— О, понимаю: чтобы сформировать самооценку, нужно просто продать себя.

— С одной стороны, да.

— Естественно, продажа осуществляется лишь из самых высоких побуждений, — ядовито сказала Эва, выпуская бусы из рук, — а не из желания улучшить социальное и материальное положение.

— Я художник, Эва.

— По-твоему, это дает твоим посланиям право быть непонятными для простых смертных?

— Нет. Просто я художник, который в качестве материала использует себя.

Эва выглядела задумчивой и, к моему удивлению, немного грустной.

— Ты используешь себя? Но кто ты тогда на самом деле, Эстер?

Я не ответила, вместо этого я потушила огонь в искусственном камине.

Эва медленно покачала головой.

— На самом деле тебе неинтересно мое мнение, — со вздохом проговорила она.

— Вообще-то я надеялась хоть на какую-то поддержку.

Я ненавидела ее манеру заставлять меня жалеть себя. Я никогда не понимала, зачем это нужно. Но я точно знаю, что каждый из нас нуждается в безусловной родительской любви. Только какое это имеет отношение к матери, занятой проблемами эмансипации на благо всего человеческого рода? Сама я считаю, что нельзя смешивать материнство с искусством. Но в отличие от Эвы я верю, что женщина может попробовать совмещать ребенка и карьеру; нужно лишь делать все в свое время.

— Эстер, единственное, чему, надеюсь, я тебя научила, — это осознание того, что ты сама себе хозяйка. Я не могу давать оценки твоим действиям.

Готова поклясться, что порой Эва читает мои мысли. Разговор опустошил меня. Я взглянула на часы:

— Мне нужно на выставку.

Она устало посмотрела на меня и улыбнулась:

— Тогда иди. Ты не будешь возражать, если я не выйду тебя проводить? Из-за этой сырости я продрогла до костей.

— У тебя все нормально?

— Конечно. Просто устала.