Заклятие - Шарлотта Бронте (2012)

– Итак, доктор Элфорд, вы видите, что творится непонятное. Кто бы подумал, что Заморна – божественный Заморна, наш идол, кумир мой и моего пола, – умрет от руки своей поклонницы, главной своей жрицы? Как может женщина причинить вред тому, кто так прекрасен, так щедр, а временами так добр? И все же это правда: я, его жена, стала его Атропой. Однако, сэр, не думайте, что я буквально обагрила руки его кровью или, подобно Мессалине, поднесла ему яд. Нет, тогда я была бы демоном, а не женщиной. Кстати, сэр, думаете ли вы, что обычная смертная женщина в силах настолько ожесточить сердце ревностью – да, ревностью, ибо ничто другое так надежно не обращает его в камень, – чтобы бестрепетно, без колебаний и раскаяния, постоянно держа перед глазами образ соперницы – возможно, прекрасной женщины, очень похожей на обезглавленную королеву Шотландии, – подойти к Заморне, с любовью в глазах, с любовью и безумием в сердце, и вложить ему в руку чашу, полную цикуты; спокойно смотреть, как он пьет, как улыбается, как затем улыбка навеки сходит с его лица, слышать голос, сладостный, будто музыка, вот такой, – она коснулась стоящей рядом арфы, и прозвучала очень низкая, очень мелодичная нота, – и то, как он затихает… Однако, доктор Элфорд, я говорю о том, чего никогда не было. Не думайте, будто я это совершила, я это только воображала.

Как-то вечером на вилле Доуро, вернее, почти ночью, когда я возвращалась оттуда в свете луны – вы знаете, доктор, как спокойны бывают звезды над Нигером, так вот, такой же спокойной выглядела я, ибо научилась от отца сохранять полнейшую внешнюю невозмутимость, когда внутри все клокочет от ярости, – мне предстало видение. Оно преследовало меня всю дорогу: будто я могла бы, по должном размышлении о красоте Марии Стюарт и удивительной верности ее миниатюрных копий, укрепить мою руку настолько, чтобы вонзить кинжал в сердце всесильного или поднести чашу с ядом к его губам. Однако, вернувшись домой, я узнала, что это уже свершилось: что я, того не желая, невольно исполнила собственные намерения. И тогда, сэр, я испытала то, чего вы наверняка не испытывали в жизни, а от передуманного в то время едва не повредилась в уме, ибо разница между замыслом и осуществлением огромна.

Покуда она так говорила, я не делал попыток ее перебить. Что-то – вероятно, ревность – возбудило герцогиню до умоисступления. Однако могла ли навязчивая мысль быть основана на фактах… могла ли ее светлость в порыве отчаяния… нет, нет, исключено. Однако она – дочь Нортенгерленда, а граф необуздан и непредсказуем. Что, если под прелестной и кроткой оболочкой бурлят такие же страсти, что в жаркой крови ее заносчивой мачехи? Тогда… однако я не позволил себе развить мысль. Самым спокойным тоном я попросил ее пройти со мною в апартаменты ее супруга, намереваясь понаблюдать за нею в его присутствии и, возможно, прийти к каким-нибудь дополнительным выводам.

Я не успел даже придержать ей дверь – герцогиня меня опередила и быстрыми нервными шагами устремилась через холл. Я еле за ней поспевал.

Мы вместе поднялись по лестнице, застланной роскошным ковром, миновали череду галерей и оказались в комнате, примыкающей к опочивальне герцога. Здесь ждал незнакомый мне молодой человек лет, наверное, пятнадцати, по виду – иностранец; смуглый, черноглазый, черноволосый, с очень красивыми, хотя и острыми чертами лица.

– Эжен, Эжен, – спросила миледи, – как твой хозяин? Почему ты не с ним?

– Он велел мне выйти, мэм, и Кунштюку тоже. Последние полчаса с ним никого нет.

Герцогиня, не ответив, прошла мимо, тихонько приоткрыла внутреннюю дверь и еле слышно шепнула мне:

– Идите первым, сэр. Я не решаюсь встать ближе, чем у изножья кровати. Его раздражает мой вид.