Заклятие - Шарлотта Бронте (2012)

Легкие руки, веселый нрав,

Славный Мадрид – мой дом.

Волосы – черная мгла, что луну

Прячет в небе ночном.

Не голубая кастильская кровь

В жилах течет у меня:

То мавров непокорный дух

Бьется струей огня.

Все же я знатных многих знатней:

Предки мои в веках

Гранадой правили и страной

Вождям христиан на страх.

Но что мне предки, что мне род?

Я вольна, и я весела;

Очи и кудри черным-черны,

Кожа белым-бела.

Звенит гитара под рукой

Ноги порхают, кружась,

Живость и резвость в танце манят,

В песнях любовь и страсть.

Испанских ясных небес синева,

Жаркого солнца лучи

Музыкой полнят меня, и она

В сердце моем звучит.

Блаженный час, когда рассвет

Глядит в мое окно;

Когда закатным янтарем

Оно озарено;

Когда навес зеленых лоз

Осеребрит луна

И улыбнется мне с высот,

А я лежу без сна;

Когда же ветр с небес дохнет

На мой смиренный кров,

Час благодатный настает:

И звезды, и любовь!

Песня как нельзя лучше подходит исполнительнице, и Джулия поет в манере, которая смягчает даже критическую строгость ее грозного кузена. Он находит ее красивой женщиной – одной из самых красивых в Африке. Как-то она пела эту самую балладу, а он смотрел на нее весьма одобрительно. Читатель, я так ничего и не написал. Я хотел бы попасть в какое-нибудь определенное сюжетное русло, но не могу, мой разум – словно стеклянная призма, полная цветов, но не форм. Тысячи оттенков переливаются, и если бы они сгустились в цветок, птицу или драгоценный камень, я изобразил бы тебе картину, я чувствую, что сумел бы. Передо мной мелькают несколько сцен, и вот наконец мне удается их различить. Сперва это гостиная в Элрингтон-Холле, за широкими окнами сверкают на солнце бурные волны. Одно из них открыто: перед ним графиня, она задумчиво откинулась в кресле, ветер из сада овевает ее лицо, колышет смоляно-черный плюмаж и кудри. На ковре рядом с нею лежит оброненное письмо. Эту сцену вытесняет что-то иное, громоздкое: глаз постепенно различает мощеный двор, темное здание серебрится в свете луны. Это дворец Ватерлоо. Тихо, я ничего не слышу, одиноко, я вижу лишь стены и арки, каменные статуи и гранитные плиты – бесполезная картинка, только временами за колоннами мелькает что-то светлое, похожее на вуаль. Слух различает легкие шаги; я чувствую, что-то происходит, но не знаю что. Двор под луной исчез. Полдень, я беседую с Гринвудом Пискодом в его комнате Уэллсли-Хауса; круглый стол завален газетами, между нами – холодная курица и бутылка отличного французского вина. Служитель ее светлости делится со мной множеством анекдотов о придворных скандалах, похваляется своей значимостью, показывает свои заметки в газетах. Звонит колокольчик, Гринвуд торопливо вскакивает. Исчезают и он, и его комната. Вернемся к первой сцене в моем списке: это Элрингтон-Холл, поспешим же туда скорей.