Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

Решение о том, чтобы забрать ребенка, она приняла в ноябре, после суда, повлекшего за собой встречные обвинения и стыд. Сила закона вернулась с наступлением осени, но вместе с ней вернулись жаждущие поквитаться réfractaires и члены партизанских отрядов маки. Épuration[140] стала официальной, а не sauvage[141], но осталась беспощадной. Отец Мари-Луиз оказался среди множества других, чьи решения и поступки, совершенные за последние четыре года, разобрали судебным порядком, взвесили и признали заслуживающими наказания. В ту последнюю военную зиму сострадание и милосердие были в таком же дефиците, как и еда. Дом Анси покрылся позором, запятнав не только отца Мари-Луиз, но и ее саму, несмотря на моральную поддержку Жислен, которая публично протянула ей руку, не обращая внимания на жестокую травлю со стороны Адель и ее компании.

Мишель Анси погрузился в глубокую меланхолию и редко покидал свою комнату. В те дни, когда к нему возвращалась тень былой бодрости духа, он решался пройтись по излюбленным местам — но после нескольких болезненных стычек возвращался, страдая от бессильного гнева и разочарования. Когда Мари-Луиз предложила переехать на старую мельницу в долине за городом, он нехотя согласился, отвергнув, однако предыдущие варианты — Булонь и Амьен. Когда она сообщила ему о решении забрать сына к себе, он просто пожал плечами.

Катализатором стало Рождество 1944 года, когда Монтрёй замерзал от того же арктического проклятья, которое преследовало предсмертное судорожное наступление Гитлера в Арденнах. Большую часть праздника Мари-Луиз и ее отец провели в кроватях, пытаясь согреться: топлива едва хватало, чтобы готовить те крохи продуктов, которые они могли достать, не говоря уже о том, чтобы отапливать дом. В эти страшные часы зимней спячки Мари-Луиз открывала свою тайную шкатулку дольше и чаще, чем позволяла себе раньше. Она представляла, как нянчит своего малыша, гладит его по волосам и зарывается лицом в мягкие складочки на его крохотном теле, чувствует, как он ерзает и устраивается у нее на руках, как его легкое дыхание ласкает ее, когда он спит рядом. Она чувствовала его запах, слышала, как он бормочет во сне.

Когда наступил новый год, небо прояснилось и стихли метели, Мари-Луиз твердо решила забрать мальчика к себе, усыновить его как сироту, ребенка родственников, которые погибли в прошлом году во время боев за Нормандию — обычная история, которая не могла вызвать ни удивления, ни вопросов. Она приехала на ферму, которую подыскал отец Пьер, и ясным январским утром впервые увидела сына, который, будто не замечая холода, гонял по двору кур с прутиком в одной руке и пригоршней снега в другой. Он был темнее, чем она ожидала: черноволосый и черноглазый, но с рыжевато-коричневыми прядями, сиявшими в резких лучах зимнего солнца. Наблюдая, как он забавляется, Мари-Луиз пристыженно осознала, что его сильный и независимый нрав явился следствием недостаточного внимания со стороны пары, которая взяла его на воспитание. Их родные дети были старше, и, при всей своей доброте, они видели в маленьком подопечном скорее источник дохода, чем приемного сына. Его хорошо кормили и растили здоровым, но он никогда не знал настоящей материнской ласки. Когда они сидели вместе в промерзлом вагоне поезда, Мари-Луиз призналась себе, что именно из-за этого эмоционального голода мальчик оставил ферму почти без слез и нисколько не возражал против того, чтобы она заменила ему прежних родителей.

Когда Мари-Луиз открыла дверь в комнату Филиппа, тот протянул руки, чтобы его обняли. Его глаза все еще туманились после сна, а к носу прилипла сопля. Мари-Луиз взвалила его себе на плечо и понесла вниз, а он тем временем мял пальцами мочку ее уха.