Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

— На ферме было гораздо лучше, чем на заводе. Кажется, нас перевели туда в октябре, сразу после сбора урожая. Никаких appell[144] на рассвете и много еды: возможность восстановить силы. Думаю, иначе никто бы из нас не выжил. Ферма находилась в Силезии, километрах в двадцати от Бреслау: равнины, плодородная почва и спокойствие. Даже не скажешь, что идет война. Нас было всего трое: Пьер, Рафаэль и я. Пьер… у бедняги Пьера был туберкулез. Его кашель сводил с ума, но что угодно было лучше огромных лачуг рядом с заводом, в каждой из которых теснилось по пять сотен человек, причем после пяти лет за решеткой как минимум половина из них так или иначе не ладила с головой. Хозяйкой фермы была порядочная женщина. Более того, она раздобыла для Пьера лекарства, а мне позволила пользоваться библиотекой в замке. Это было почти так же восхитительно, как еда, потому что на полках обнаружилась целая секция французской литературы; в тот момент у меня не было настроения читать на немецком даже величайшие произведения. Трудились мы тяжело, но силы, которые я тратил во время работы, возвращались ко мне с едой. Пожалуй, я никогда не чувствовал себя здоровее. — Жером невесело усмехнулся. — Мы знали, что это не может продолжаться вечно: вторжение русских было лишь вопросом времени. Мы слышали — понятия не имею, как до нас доходили новости, — о прорыве в Нормандии и об освобождении Парижа. А мне хотелось одного — новостей с севера, из Монтрёя, или хотя бы из Булони или Кале. Если освободят их, значит и вас в Монтрёе тоже. Но мы ничего не слышали. Осенью и зимой мы были всего лишь втроем и не имели доступа к новостям, которые в большой лагерь приходили, казалось, почти мгновенно. На ферме мы вынуждены были строить догадки, исходя из того, что говорили нам немцы — а они слышали одну пропаганду. Мы были подавлены, когда узнали, что западное наступление осенью завершилось провалом. Мы все надеялись, что война закончится в том году. Мы слышали о наступлении бошей в Арденнах — они кричали о нем на каждом углу, — но потом наступила тишина. Мы могли только догадываться, что произошло. После Нового года настроение изменилось. Даже наш старый конвоир, фермер из Баварии — приятный, добрый человек, — стал суровым и жестким. Все мы — и мы, и наши охранники — понимали, что это развязка и мы оказались в самом неудачном месте: вдали от западных союзников и прямо на пути у русских. Немцы боялись их как огня — и мы вместе с ними. Как-то мы жили в одном бараке с поляками и литовцами, и после историй, которые они рассказывали нам о жизни под властью Сталина, нам не меньше немцев хотелось убраться подальше. Довольно парадоксально, правда? Бояться своих освободителей.

— А как насчет побега?

— Мы думали об этом; часто обсуждали. Но мы завязли в Восточной Германии, в сотнях миль от границы, а все автомобильные и железные дороги кишели военной полицией. Наши стражи боялись их. У любого мужчины, будь он в гражданской одежде или в форме, дюжину раз на день проверяли документы, и судя по тому, что мы слышали — и видели на столбах и деревьях, — полиция не тратила времени на дознания и разбирательства. Мы рассудили, что в какой-то момент боши отправят нас на запад и нам будет лучше ехать в поезде под вооруженной охраной, чем идти на своих двоих. Мы подумывали о том, чтобы сбежать, когда окажемся ближе к Франции. То, что мы увидели позже, доказало правильность нашего решения.

Жером помолчал, взвешивая ретроспективные вероятности.