Касание - Галина Шергова (2000)

Честно говоря, Троицкая выглядела вполне моложавой — может, от общего хрупкого облика, может, светлые-светлые глаза, широко расставленные на бледном, без морщин лице, придавали ей нечто вроде бы несовершеннолетнее. Но меня восстановили ее разглагольствования и то, что Тала явно ими прельстилась.

— Обожаю этих многодетных Манон Леско на штатной должности пропагандиста, — сказал я и отвернулся.

— А я обожаю кавалеров де Грие и сожалею, что ты с ним никогда не сговоришься, — сказала Тала. Она все еще стояла на скамейке.

Почему-то мне послышалось, что она вот-вот заплачет, и я пошел на примирение:

— Зато я всегда сговорюсь с телезвездами. В частности, с Натальей Зониной.

— Не сговоришься, — Тала зло спрыгнула на землю, лучики брызг отлетели от ее ступней. — Она не желает сговариваться.

— Как изволите, — сказал я и первым пошел от скамейки не оглядываясь.

На светлой площадке перед станцией метро я все-таки оглянулся. Талы на бульваре не было.

Тут подошел трамвай, и я в него вскочил. Я даже не поинтересовался маршрутом. Куда он, собственно, шел?

Ксения Троицкая

Из капитанской рубки море выглядело зеленовато-жухлой трясиной в плотных кочках волн, поросших болотным мхом. Только линия горизонта обретала твердость. Казалось, наш китобоец может увязнуть в колышущейся бесконечности, но в то же время почти физически ощущалось: по морю можно пройти пешком, ощупывая поверхность посохом. Вместо посоха сгодился бы, скажем, китобойный гарпун.

Мы с капитаном Правдивцевым молча разглядывали хляби, тянущиеся от носа судна.

Невинное созерцание пейзажа. Невинное, оно было преступным: мало того, что капитан, нарушив все традиции, взял женщину на судно, он еще и в рубку позволил мне войти.

— Баба на судне — к плохому. Быть беде, — сказал мне, не стесняясь, гарпунер Щедров.

Но Правдивцев, изнемогший за месяцы рейда без женского общества, не устоял.

Вот как все вышло.

За неделю до того ко мне пришла Тала Зонина. После их первого посещения она стала звонить мне и даже изредка забегала. Не знаю уж, что ее тянуло. Мне казалось, что ей хочется поговорить о своих отношениях с Приваловым, не знаю также, почему она выбрала для этого меня, мало, в общем-то, знакомого человека. Но каждый раз разговор увядал, она сама же и сворачивала его. Только раз поговорили, как надо. Но то был особый разговор.

А так, просто болтали о моих редакционных делах, о ее телевизионных. Вроде бы она приходила за советами по поводу затеянной ребятами серии.

В этот раз Тала сказала, что работа у них затормозилась: Пашка и Хуанито улетают на Курилы.

— Зачем это? — спросила я.

— Собираются снимать охоту на китов, — Тала сделала как бы извиняющийся жест: что с них возьмешь — фанатики.

— На китов?

— Именно. «Идет охота на китов, идет охота…»

— Слушайте, это же великолепно. Величественно. Это вам не посиделки в кустиках, когда ждешь — поднимутся утки, не поднимутся. Это мы проходили.

И правда, проходили. Муж мой был охотником, таскал меня на тягу. Унылое занятие. Но — на китов!

— Хочу охотиться на китов, — сказала я.

Сказала так, ляпнула. Мы продолжали болтать, про китов и забыли. Но ночью я проснулась с твердым сознанием того, что если я не поеду с ребятами на Курилы, жизнь моя будет прожита зазря.

Я отчетливо представила, как опишу Мемосу это экзотическое занятие. Я просто не могла лишить его такой неповторимой возможности побывать в холодном океане один на один с фонтанирующим китом. Кит вздымает над черной тушей на древке струи пестрый флаг брызг. Кит, подобно всплывающей подлодке, поворачивает могучее тело. Гарпун, вестник победы, описав дугу, бросается ему навстречу. И море, море, море. Свобода без границ, свобода, на которую тщетно посягать.