Собачьи дни - Мейвис Чик (2008)

В романах полагается преодолевать препятствия, а не ворковать о безоблачном счастье (даже эскапистская литература не может обойтись без упоминания о борьбе с трудностями: кто, черт побери, захочет читать о легкой жизни?). Никто никогда бы не узнал о Ромео и Джульетте, получи они родительское благословение. Элизабет и д’Арси стали бы неинтересны, не мучайся они предрассудками, никто не заламывал бы руки над Ахавом с ногой из слоновой кости, если бы Моби Дик сразу сдался и умер[33]. Я же в качестве некоторой компенсации читателю описываю вечеринки.

Между праздниками жизнь протекала самым обыкновенным образом: я смотрела телевизор, пришивала метки с именем Рейчел на школьные вещи, делала покупки в супермаркете, перебрасывалась парой фраз со знакомыми на улице, — но то были обычные незапоминающиеся дела, которые ни на дюйм не продвинут мой рассказ о том, что касается жизни сердца. Так что специально для читателя — вечеринки, веселье, попытки расшевелить Патрисию Мюррей и выманить ее из спокойного, размеренного существования в широкий мир, где, став на одну (содранную) шкуру тоньше после развода с Гордоном, она наступает на те же грабли, двигаясь по замкнутому кругу. Когда жизнь перевернута вверх тормашками, очень трудно оставаться настороже. Это открытие меня совершенно не обрадовало.

Я не видела Гертруду почти год, с тех пор как зашла к ней с известием, что развожусь, — лишь пару раз говорила по телефону. Сперва она была в разъездах, собирая материал для новой поваренной книги, потом я отменила субботний ленч — у Рейчел разболелся живот, однако иногда люди дружат, продолжая с того момента, где остановились, и это прекрасно. В памятный штормовой вечер я подбежала по подъездной дорожке к крыльцу, взъерошенная ветром, и хозяйка сама открыла мне дверь. Она выглядела и говорила в точности как раньше.

— Стало быть, Восточная Европа тебя не изменила, — сказала я, целуя подругу.

— Я стала носить «казаки». — Гертруда подняла огромную ногу из-под пурпурной расписной плащ-палатки и продемонстрировала прекрасные алые сапоги. — И влюбилась в их шапки. — Она протянула руку к заваленному барахлом столу в коридоре, выудила белоснежную кудрявую мерлушковую папаху, нахлобучила ее и немедленно превратилась в славянку.

— Тебе идет, — похвалила я.

— Я знаю, — ухмыльнулась Гертруда.

Выражение ее лица стало оценивающим, когда я сняла плащ и бросила его куда пришлось, однако оценку нельзя было назвать одобрительной.

— Выглядишь аскеткой, Патрисия, — сказала Гертруда. — С тобой все в порядке?

— Конечно, — засмеялась я. — Хотя бывало нелегко. И вовсе я не аскетка, смотри, какая яркая брошка…

— Хм-м-м… — Гертруда критически взглянула на брошь. — Оставь эти штучки членам королевской семьи, им пойдет. Слушай, одолжить тебе шаль? У меня есть потрясающий платок из Ташкента. Из груды одежды подруга выудила нечто восхитительное — старое золото, выцветший розовый, длинная черная бахрома…

— Нет, спасибо, — отказалась я, нисколько не обидевшись. — Я не лажу с шалями и зонтиками. Слишком обременительно. Останусь в чем пришла.

Я снова поцеловала Гертруду и направилась в комнату, но подруга легонько придержала меня за плечо:

— Ты уверена?

Я слегка удивилась.

— А что такое? Разве так уж важно, как я выгляжу?

— Ничего, ничего, — жизнерадостно ответила Гертруда и принялась подталкивать меня по коридору. — Все отлично, и так сойдет.

— Сойдет для чего?

— Ни для чего.

Знакомая интонация под маской приветливости…

Воспротивившись подталкиванию, я повернулась к Гертруде. Глаза блестят ярче обычного? Улыбка слишком радостная? С большим, чем обычно, волнением заталкивает распускающийся пучок волос под смешную папаху? В воздухе ощутимо пахло заговором.

— Гертруда, — вздохнула я от очевидности открытия, — только не ты!

— Что ты имеешь в виду, дорогая?

— Уж не планируешь ли сватать меня за кого-нибудь?