Любовный пасьянс - Елена Озерова (1997)

— Ну извини, — сказала она, придвинув к себе чистый бланк. — Счас тогда заполним на тебя карту. Имя, фамилия, отчество, год рождения?..

Через десять минут Катя отошла от регистратуры и пристроилась в конец длиннющей очереди. Десятка два женщин молчаливо ждали на стульях в коридоре. Кто-то вязал, кто-то читал, кто-то просто сидел, сложив руки на выступающем животе и глядя прямо перед собой.

Женская консультация вызывала у Кати чувство, близкое к помешательству. Эти женщины — как овцы, согнанные для стрижки, или, что еще хуже, как коровы у бойни. Хотя, казалось бы, что тут такого? Ну, очередь к врачу, осмотрят и отпустят восвояси. «Все дело в том, — подумала Катя, — что к нам здесь не относятся как к людям. Мы для них — неодушевленные предметы, и относятся они к нам так, как… как… Ну, как мы в десятом классе относились к капусте, которую нас гоняли сортировать на овощебазу. Точно! Капуста на овощебазе. Перекидать ее поскорее и уйти домой к телевизору».

Настроение, и без того ужасное, стало совсем похоронным.

Наконец подошла Катина очередь.

До сих пор она была у гинеколога один раз, и это посещение не оставило приятных воспоминаний. Собственно, для каждой женщины наступает момент, когда она видит себя распростертой в этом жутком кресле, похожем на орудие пытки испанской инквизиции.

Катя лежала на спине, бесстыдно оголенная, согнутые колени нервно вздрагивали. Прямо против нее, в матовом стекле окна, словно кусочек плазмы, сверкало солнце. И вдруг ужасно захотелось вскочить и убежать на улицу, в теплое сияние июльского дня. Подальше, подальше, подальше отсюда…

Где-то за ее спиной тихо журчала вода, наверное, врачиха мыла руки. Это была довольно пожилая женщина, которая, несмотря на белоснежный халат, производила впечатление нечистоплотности, — может быть, из-за грязно-седых волос, выбивавшихся из-под белой врачебной шапочки.

Катя лежала и ждала, одурманенная этим вечным запахом врачебных кабинетов, отвратительным и всепроникающим. От этого запаха к горлу подкатывала тошнота.

Когда врачиха снова стала перед ней, правая ее рука была плотно обтянута резиновой перчаткой телесного цвета. Этой рукой она довольно грубо и болезненно обследовала все, что требовалось, потом проговорила хрипловатым равнодушным голосом:

— Ну что ж, все ясно. Поздравляю.

Катя приподнялась:

— Вы уверены… Я думала… думала, что…

— Знаю, что думала. Теперь будешь думать по-другому.

— И… какой срок?

— Восемь-девять недель. Порядочно.

Катя во все глаза смотрела на врачиху. Та пожала плечами:

— Что лежите? Можете одеваться.

Катя так стремительно скрылась за ширмой, словно за ней гнались черти. Лихорадочно натянула на себя белые кружевные трусики, набросила платье. Когда она вышла, лицо ее было смертельно бледным.

Врачиха бегло взглянула на нее и нахмурилась:

— Будете рожать или делать аборт?

— Еще не знаю…

— Вы замужем?

— Да, давно…

Врачиха придвинула к себе Катину карту, просмотрела ее данные и удивленно пожала плечами:

— Что тут думать? Вам надо рожать. Двадцать два года — самый возраст.

— Я не знаю, — повторила Катя.

— Ну ладно. Только решайте поскорее. С мужем посоветуйтесь. — Врачиха что-то быстро писала в карте. — Организм у вас довольно хрупкий, так что аборт я вам не советую. Придете ко мне через неделю, а пока вот — направление на анализы.

Катя и не заметила, как снова очутилась в длиннющем коридоре. По сравнению с кабинетом, ярко освещенным солнцем, он показался ей еще более темным и мрачным, словно шахта. Очередь в кабинет не стала меньше, и лица у женщин были невероятно унылыми. Катя подумала, что в жизни не видела более удручающего зрелища. Она постаралась поскорее преодолеть это больничное пространство и выйти на воздух.