Лабиринты судьбы - Марина Преображенская (1996)

Если полистать этот своеобразный альбом в хронологическом порядке, то первым осмысленным образом после пробуждения была огромная черная птица, сидящая на ржавой крышке мусорного бака. Меня вели мимо этого бака к красному «жигуленку» Кирилла.

Видимо, я каким-то образом шла на собственных ногах, потому что птица была как раз напротив меня и смотрела мне в лицо.

«Что это?» — не сразу сообразила я, зажмурившись от слепящего света.

И тут же, в ответ на мой мысленный вопрос, раздалось почти мистическое, громоподобное:

— Кар-ра! — И зачастило, и разошлось кругами под серым сводом остывающих небес: — Кара, кара, кара.

Я снова провалилась в липкое беспамятство, оглашаемое неотвязным рефреном.

К тому времени, когда я открыла глаза во второй раз, несомненно, прошла вечность. Моему удивлению не было границ, я увидела все тот же интерьер Валериной комнаты.

Коричневый мазок подсохшей крови на дверном косяке, спелые блики крупных яблок на блюде, обои с нежной прозеленью в мелкий цветочек… Приглушенным фоном звучали до боли знакомые голоса:

— А… Пустяк. Вот, помнится, егерем был, пули из задницы выковыривал. Подумаешь, царапина на плече. Селезнева помнишь? Вот он соврать не даст.

— Да… Фэйс у него в стиле лоскутной техники… — Кирилл с шумом втянул воздух.

— Урки развлекались. В горах прятались, а мы их вычислили. Да ошиблись маленько. Информация о троих была, мы троих и засекли. Стволы достали — и к ним. Нас двое, их трое. По уму если, то мы в выигрыше. Эффект неожиданности.

— Да знаю я. Про четвертого Селя мне сто раз трепал.

— Трепал, трепал. А мог бы и не трепать, когда б на том свете оказался. Тот, четвертый, по нужде отчалил, а как возвращаться, так на Селю и вышел. Да со спины. Завалил и давай перышком кромсать.

— Смотри-ка, все лицо в шрамах. Урод уродом. А до сих пор в лесу, не бежит оттуда. И жена с ним, и Витюха вон по отцовским стопам…

— В лесу хорошо.

— Да уж, — неопределенно хмыкнул Кирилл.

Про Селезнева я знала. И, если б не Валера, неизвестно, была бы необходимость поддерживать в чистоте селезневскую плоть. А именно за этим Селезнев со всей своей семьей не раз наведывался к Кириллу в гости. И когда он выходил из ванны, разгоряченный, распаренный, левая щека его заливалась юношеским румянцем, и он казался голубоглазым красавцем. Я не могла оторвать глаз от его изумительного профиля. Но правая сторона была воплощением франкенштейновского ужаса. Рубцы, обрамляющие клочки сшитой кожи, выделялись то интенсивной фиолетовостью, то прозрачной голубизной. И всякий раз, когда жена нежно чмокала его в искромсанную щеку, у меня под лопатками скользил противный холодок. Вот и сейчас я вспомнила лицо Селезнева и содрогнулась.

Я закрыла глаза и встряхнула головой, чтоб отогнать неприятное воспоминание, но пугающий образ лишь колыхнулся, будто вода волной пробежала по поверхности портрета, и снова возник передо мной. Я попыталась сесть. В низу живота тупо заныло, голова закружилась, и я испуганно опустила ее на подушку.

9

— Что было, что будет, на чем сердце успокоится…

Ларка хитрющими глазами поглядывала в мою сторону и быстро уверенной рукой раскладывала карты.

— О! Ирка! Лю-юбовь! Блондин. Тю-тю-тю-тю… А тут слезы твои. Болезнь. И все через короля треф. Хлопоты. Хлопоты. Дорожка его с вестью. Да-а-а. Весть не ахти. Червовый с тобой! Кто такой? Скрываешь? Да-а-а… Куда ты, там и он. А через трефу слезы и снова болезнь. О! Дорога тебе! Поздняя и долгая. Съедешь скоро.

— Да уж, съеду. Съеду к обеду к соседу, а больше некуда.

— Смотри, не веришь? А у меня рука — верняк. Я Владимировой раскладывала, любовь в казенном доме открылась. Так у нее капитанчик. Куколка! Ресницы — во, плечи — во, погранец. Она экзамены сдает и с ним на Кушку. Заявление в ЗАГС вчера отнесли.

— Лар, ей же и семнадцати нет, какой ЗАГС?