Лабиринты судьбы - Марина Преображенская (1996)

Леша раскидал колоду, и мы стали играть. Первая партия закончилась в течение нескольких минут, и Леша, радостно, как ребенок, улыбаясь, водрузил мне на плечи «погоны».

— Поздравляю!

— Спасибо, — откликнулась я. — Но это еще ничего не значит. Мы академиев не кончали, но и на старуху бывает проруха.

— Вы оптимистка!

— Угу. Еще какая!

Я неловко перемешала карты и аккуратно, раскладывая по одной, раздала их.

Леша улыбался. Вторая партия слегка замедлилась в темпе, но я стала играть внимательнее и свела партию вничью.

— Ну что? Как вам это, Алексей… Э…

— Федорович. Дерзко, смею заметить! — Он ласково и снисходительно улыбнулся. — Простите, а вы, кажется, не представились.

— Ира.

Леша ловко собрал карты, так же ловко перетасовал их и лихо раскидал на две стопки.

Я загадала, если козырь будет бубновый, я выиграю.

— Сдвигайте, Иришка.

Я вздрогнула. Так давно-давно меня называла мама.

— Иришка-ириска, — поддразнил он.

Я замерла и медленно подняла на него взгляд.

— Что-то не так?

— Нормально. — Большим пальцем правой руки я сдвинула колоду от себя и взяла верхнюю карту.

— Туз бубновый.

Я заволновалась. Неужели выиграю?

Игра пошла еще медленнее. Я четко видела каждый ход и, когда на руках у нас осталось по четыре карты, закрыла глаза и разом вспомнила все вышедшие из игры масти. Сопоставила со своими картами и тихо произнесла:

— Т-а-а-а-к. У вас две дамы — буби и крести, десяточка черви и… то ли валет, то ли девятка пик… Ага!

Я зашла к нему с королей, он их снял, и тогда я с ликующим восторгом водрузила ему на плечи две шестерки.

Леша смутился, и, когда я выиграла две следующие партии, он наконец сдался.

То, что он был расстроен, сквозило в каждом его движении.

— Ну, что вы? Это же случайность! Роковое стечение обстоятельств. — Я прикоснулась к его руке и посмотрела в глаза юноши.

— Я проиграл в последний раз тогда, когда вы в последний раз играли. А если точнее, года два-три назад. И то, по правде сказать, я был болен, с высокой температурой, к тому же мы играли трое суток и почти ничего не ели. У меня просто закружилась голова, и я положил не ту карту.

Леша собрал карты и убрал их в сумку.

— Вы не возражаете, я выйду?

— Да-да, конечно.

Он взял пачку сигарет и вышел из купе.

Я забралась с ногами на диван, уткнулась носом в холодную плоскость окна и, тихонечко ударяясь лбом о стекло на стыках, стала думать о своем.

— Смотри, Папань, птичка-синичка.

— И в клеточке!

Два волосатых в крутом подпитии молодчика дохнули разом в мое лицо смесью перегара, лука, селедки и еще чего-то невыносимого.

— Одна, видать, едет. Видишь, постельки-то все пустые.

Я сообразила, что Леша еще не снимал с верхней полки белье, его диван матово поблескивал дерматином.

— А что это ты одна, пташечка?

— Отстань! — Меня передернуло.

— Вот непруха так непруха, — осклабился желтыми зубами тот, что постарше, которого сотоварищ назвал Папаней. — Норовистая кобылка.

Он захлопнул за спиной дверь и полез ко мне.

— Раш, постой на стреме.

Чернявый, в линялых трико и застиранной до непонятного цвета тенниске, с готовностью отозвался:

— Только быстрей, Папань.

— Уйди, говорю! Отстань! Я с мужем! Он тебе сейчас объяснит, кто птичка. Крылышки обломает, идиот.

— Ух ты, какая разговорчивая. Иди, говорит, от. Раш, ты слышишь, говорит: иди от! Ха-ха-ха. — Он нацелился на меня противными узкими щелочками красных, как у кролика, глаз. — Все посылают «иди на…» Ха-ха-ха, а эта, значит, «от»…

И вдруг его глаза зло сверкнули.

— Я пойду! — грозно пообещал он. — Я тебе так пойду — и «от», и «на».

Он стал торопливо расстегивать штаны, и ужас омерзения захлестнул меня. Я схватила со стола бутылку с лимонадом и занесла ее над головой.