Танец страсти - Марион Орха (2009)

Через две недели после успешной премьеры она отбросила свой «испанский» акцент и с великой охотой принялась строить собственную жизнь совершенно по-новому. Ей даже начал нравиться собственный, до нелепости странный голос, хотя он по-прежнему неважно звучал со сцены. В Америке, куда съезжались люди из самых разных уголков Европы, не было нужды в истинно испанской «подлинности». В зависимости от настроения Лола объявляла, что в ее жилах течет испанская, ирландская либо шотландская кровь — в различных сочетаниях и пропорциях. Подобно тысячам людей, приехавших в Америку до нее, она ухватилась за возможность начать жизнь с самого начала. Зачем оставаться в неподвижности, если именно движение все меняет? Из хаоса появляется жизнь, застой же приводит к смерти, вызывает медленную томительную скуку. Европа ничего не могла дать сверх того, что дала. Лола же была ненасытна: ей хотелось нового, неизвестного, неоткрытого, ей нужны были новые люди и впечатления. Она жила и видела непрерывный сон о том, какой может быть жизнь — более насыщенной, яркой, сияющей. «Реальность» оказалась чем-то вроде ненужного наследства, она была похожа на бронзовую вазу, которой давно не касалась хозяйская рука; эта реальность требовала, чтобы ее отмыли и как следует начистили, а еще лучше — оставили как есть и позабыли.

В первые несколько дней Лола всюду слышала ирландскую речь. Уроженцы Слайго, Дублина, Вексфорда, Корка. В порту она как-то раз обернулась, заслышав знакомый ирландский выговор, и увидела супругов, которые торговали каштанами и печеными яблоками. Лола шагнула к ним, желая расспросить, откуда они приехали, как вдруг вспомнила, где уже встречала эту пару. В поместье, принадлежащем отцу Томаса Джеймса, двое несчастных тащились по дороге с тележкой, нагруженной скудными пожитками, а за спиной у них пылал дом, из которого их выселили. Та худая изможденная женщина, босая, с диковатым взглядом, отводила глаза. Эта же стояла, уперев руки в пухлые бока, и глядела Лоле прямо в лицо. Лола виновато улыбнулась и двинулась дальше. По пути в гостиницу она вдруг заметила женщину, невероятно похожую на Брайди. Лола чуть не позвала ее, да вовремя придержала язык. Женщина приблизилась, и Лола хорошенько ее рассмотрела: пухлая улыбчивая дама шагала в коричневых башмаках, опираясь на руку преуспевающего торговца. Казалось, в Нью-Йорке полным-полно приезжих ирландцев. В клетчатых жилетах, в шалях из шотландки и в начищенных новых башмаках, эти новоиспеченные американские ирландцы были горды, шумливы и дерзки.

В Америке все было новым, тут каждый словно рождался заново. На этой земле в первую очередь имели значение слова «здесь» и «сейчас». Из Нью-Йорка Лола двинулась по северо-восточным штатам, по пути оттачивая и улучшая свой спектакль. Американским зрителям требовалось нечто, отражающее их собственный опыт и переживания. Поначалу Лола исполняла тирольский танец, баварский народный танец, венгерский чардаш, испанскую качучу, а затем поняла: национальность и происхождение не значат ровным счетом ничего, здесь требуется некое сочетание всего европейского в целом. Америка желала получить нечто вроде картины, которую можно воспроизводить снова и снова, продавая бесчисленные репродукции. Театральные роли игрались и забывались, а один-единственный танец мог вдруг превратиться в эмблему, сделаться символическим. Американцы жаждали чего-то нового, свежего — того, что способно было ошеломить новизной, однако при этом имело глубокие корни.

Лола представила им свой собственный «Танец с пауком». Движения она взяла из олеано — ту самую яростную чечетку, от которой мужчин пробирала дрожь тайного мазохистского удовольствия, а женщины вздрагивали от мысли, что другая женщина, оказывается, может не только чувствовать ярость или презрение, но даже способна показать это другим. Древняя, освященная веками тарантелла получила новое имя и сделалась сенсацией.