Отражение звезды - Марина Преображенская (1997)

Зима уверенно вступала в свои права. Хорь, ее теперешний хозяин, с раннего утра вытуривал Леночку из дому — на работу. Домом Леночка стала называть тот самый подвал, в котором она убегала от Хоря. Глупая, нашла где прятаться! Хорь этот подвал знал, как свои пять пальцев. А она… изодралась вся, исцарапалась, понаставила шишек на лбу и ссадин на плечах, протискиваясь в узкие щели простенков. Вначале Хорь топал за ней глухими тяжелыми шагами, пытаясь ухватить за шиворот, а потом просто-напросто вычислил, куда приведет избранная ею дорога, и спокойненько добирался обходными путями до самой последней секции, в которой ни продухов, ни простенков — только вдоль правой стены по полу толстые трубы канализации, а вдоль левой — ряд водоснабдительной системы.

Он не ошибся, Леночка мчалась прямо ему в руки — тепленькая, дрожащая и безвольная.

Хорь ликовал. Еще бы! Теперь он уже не будет рисковать собственной шкурой, воруя на вокзалах у зазевавшихся пассажиров сумочки и кошельки. Он нашел себе рабыню. Маленькая пока, ну да ничего, подрастет — станет девкой в соку. И имей ее по-всякому, и используй, как хочешь.

Первым делом он научил ее попрошайничать. Леночка вызывала сочувствие, и ей щедро подавали, особенно если Ефимыч не занимал место у магазина. А такое бывало, редко, но бывало.

Леночка приносила домой мелочь: и на пожрать, и на выпить. И на мыло с сигаретами. А если не хватало, то Хорь просто бил ее. Не по лицу, конечно, по ребрам, по ногам прутиком, по маленькой плоской, как пятак, попке. Он таскал ее за волосы по холодному земляному полу, а она причитала, не громко так, по-бабьи, утирала кулачком слезы и просила прощения. В этом случае ночь она проводила в передней секции, у самой двери, где не было ни матраца, ни телогреек. Она сворачивалась калачиком на двух узеньких трубах отопления и, сипло вдыхая морозный воздух, дремала.

Когда Леночка приходила с богатым уловом, Хорь становился добрым и щедрым. Он покупал для нее булку с маком и стаканчик горячего какао. Леночка обожала какао. Щечки ее заливало счастливым румянцем, сердечко готово было выскочить от всеохватывающей радости, и она благодарно смотрела в глаза осоловевшего от выпитой сивухи Хоря. Хорь плотоядно щурился, закусывал водку килькой и подзывал Леночку к себе. А потом… Потом он проделывал с ней совсем уж непонятные и неприятные вещи, но Леночка терпела, зажмурив глазки и стараясь не дышать, в ожидании того момента, когда Хорь успокоится и отпустит ее.

Она шла к спускнику холодной воды, отвинчивала кран и мыла, чуть ли не до крови терла липкий и отдающий зловонием кулачок.

Ее тошнило и качало из стороны в сторону от унижения, обиды, страха. Она подносила к носу ладошки, а запах кильки, сивухи, грязного Хорева тела и противной густой слизи, название которой она не знала, точно въедался в поры и не желал уничтожаться ни мылом, ни кирпичом. Леночка не могла взять в толк, зачем это Хорь обхватывает своими жирными руками ее ладошки, просовывает между ними свое причинное место и трет, трет, трет… Хорь стонал, охал, ахал, потом отпускал.

Она смотрела, не отрываясь, на свои ладошки и плакала. Потом медленно, со страхом возвращалась в их «жилую» секцию, садилась на краешек ящика, покрытого слоями газеты и заменяющего им стул, и опять-таки не отрываясь смотрела на спящего Хоря.

На лице хозяина было написано такое благодушие, а тело становилось таким расслабленным, как бы источавшим густые волны удовлетворения, что Леночка мало-помалу успокаивалась. Она подбиралась к Хорю поближе, укладывалась на матрац и, прижавшись к теплому боку храпящего и чмокающего губами бомжа, засыпала.