Андрей поднялся на второй этаж в «штурманскую», переоделся и почти бегом направился на медконтроль. Время поджимало так круто, что для раздумий на отвлеченные темы не оставалось ни секунды. В какие-то мгновения Андрей превратился в четко отлаженный механизм.

Он даже выговор за опоздание выслушал с непроницаемой маской на сосредоточенном лице. Только нет-нет да всплывала перед глазами картинка: шумная толпа людей, чьи-то крики о том, что нужно вызвать врача, мелькание юбок, туфель, участливые и любопытные взгляды, советы, вопросы, — все это он видел и слышал, когда дышал Каратаеву в рот и методично массировал ему грудь, требуя от собравшихся не мешать и искоса поглядывая в просветы между тел, ожидая профессиональной помощи.

— Все нормально, жить будет, — сообщила ему на бегу знакомая медичка — она семенила рядом с носилками и, следя за пульсом, держала пальцы на каратаевской кисти. — Главное, мы вовремя подоспели. Теперь в госпиталь, а через месяц и думать забудет. Микроинфаркт, судя по всему. Ты, главное, не волнуйся. Спокойненько посиди несколько минут, пусть давление придет в норму, а то ведь до полета не допустят.

— Не допустят, — пробормотал он, надевая китель и поправляя на голове фуражку. Пульс, давление, температура — все в норме. Разве что отпроситься. Но не сейчас. Сейчас — поздно. А вот если договориться на после полета…

Андрей быстро подсчитал, что из Киева вернется в Москву примерно к двенадцати. Час десять — туда, столько же плюс-минус пять минут — обратно, полтора часа на стоянку в Киевском порту. Не позже половины первого он будет в Москве. И львиная доля сегодняшнего дня останется у него в запасе.

Телефон Леночки выдавал короткие сигналы зуммера. Сначала короткие, потом длинные, но все равно никого не было дома. «Оставьте свое сообщение на автоответчике…» А что сказать? Что можно оставить на автоответчике? В сердцах Андрей нажал на рычаг и, крикнув в сторону вошедшего пилота-инструктора короткое — «привет», набрал телефон Наташи.

Наталья была в ванной, зато Севка радостно поприветствовал Андрея, демонстрируя тоном своего голоса полную мужскую солидарность, словно предчувствуя, что жена его и Леночка окончательно запутались в своих подозрениях, вымыслах и фантазиях. Он как никто понимал Андрея, все еще испытывая к Леночке теплую привязанность — отголосок первой любви. Севка не мог не желать Леночке счастья, и в то же время не мог не осознавать всю нелепость предстоящей свадьбы.

— Но разве ее нет дома?

— Во всяком случае, к телефону никто не подходит. — Андрей потер лоб пятерней. Оглянувшись на инструктора, который с помощью маленькой с частыми зубчиками расчески поправлял перед зеркалом полосочку темных усиков над верхней губой, он досадливо поморщился и понизил голос. — Поговори с Натальей, а? Растолкуй ей, что все происшедшее — сплошное недоразумение. Единственное, в чем я виноват, и, пожалуй, это самое главное — я не объяснил все с самого начала, не расставил все по местам, запутал… Но я люблю ее! Пусть знает об этом. Я люблю ее…

— Андрей Евтеевич, — инструктор вырос прямо перед ним во всем своем могучем великолепии, удивленно поднимая брови и сдержанно покашливая, что должно было означать: ну сколько же можно ждать!

— Одну секунду, — Андрей прижал трубку к груди. — Сева, мне нужно бежать! Но я непременно позвоню из Киева… Где-нибудь около десяти! Ах, да! У Каратаева сердечный приступ! Подробности позже, пока.

…В пилотской кабине, наблюдая за показаниями приборов, вежливо улыбаясь, что-то отвечал штурману, отдавая распоряжения и короткие приказы, он все время чувствовал себя так, как будто у него есть бездушный двойник, который проделывал сейчас вместо него все профессиональные обязанности. А душа его — та, которая раньше болела в груди, рвалась и металась, — давно покинула каменное сердце и устремилась к Леночке, ко всему, что связано с ней, с ее улыбкой, ее голосом, ее нежными руками и виноватым, покорным взглядом.