Венис была права: воспоминания о матери постепенно стирались и тускнели. Маргарет, с ее необычными выразительными чертами лица, пухлыми губами, которые всегда целовали Кейт перед сном, окутанная ароматом духов и дымом сигарет, в мягких кашемировых свитерах, растворялась в тумане прошлого. С годами она все реже и реже думала о матери. Лишь поначалу, когда все они собирались к завтраку, отсутствие Маргарет ощущалось очень остро, но потом новые впечатления, увлечения и события вытеснили тоску по ней из сознания Кейт. Теперь она лишь в минуты тяжелых переживаний жалела, что матери нет рядом.

Она устало закрыла глаза и повалилась на подушки.

— Давай поговорим завтра, я ужасно вымотана.

Венис кивнула и, выйдя из комнаты, осторожно прикрыла дверь.

Несмотря на трехфутовую толщину стен, Кейт слышала, как завывает ветер. Она лежала на спине в полутьме, стараясь прогнать из своей головы все тревожные мысли, но кровать, на которой она спала еще подростком, не давала успокоиться. Подробности разговора на работе и насмешки отца во время ужина снова и снова бередили память, она не могла смириться с ними, потому что они были только продолжением прежних, еще более унизительных нападок со стороны Освальда, когда он, не стесняясь гостей, позволял себе говорить все, что вздумается. Ей было четырнадцать лет, и она вернулась домой на уик-энд из школы, расстроенная известием о том, что ее не приняли в Оксфорд.

— Взгляните только, — говорил Освальд своим гостям, которые собрались в те выходные в замке, — у меня дочь — недоумок, а я-то думал, что Кэтрин не обделена мозгами. Ну хоть другие, надеюсь, чего-нибудь стоят.

После смерти матери Кейт старалась не попадаться отцу на глаза. Она не чувствовала себя уверенно в его присутствии, и чем дальше, тем больше у нее формировался комплекс неполноценности. Она не была настолько взрослой, как Венис, которая могла защитить себя от унижений; ей недоставало острого ума Камиллы, чтобы спорить с Освальдом, и она не обладала красотой Серены, которой все прощалось. Очень рано Кейт поняла, что ей придется немало поработать, прежде чем она докажет, что ее стоит уважать. После того гнусного вечера она почти шесть с половиной лет не показывалась в доме отца. Когда она была далеко от него, он не мог заставить ее страдать.

Она предпочитала проводить свободные дни со школьными друзьями, а на более длительные праздники и каникулы уезжала во Флоренцию, в Марокко, в Египет или в Испанию. Она так и не поступила ни в Оксфорд, ни в Бристольский университет, решив изучать литературу в Брауновском университете в Род-Айленде и в более либеральном университете «Лиги плюща», где приветствовалась и поощрялись свобода творчества и самовыражения. Тамошняя элита приняла ее благосклонно, Кейт дружила с Асторами, Вандербильдами и Рокфеллерами, проводила каникулы в Хэмптоне, Аспене и в Палм-Бич. Небольшое состояние, оставленное ей матерью, она тратила на учебу. Благодаря имени матери она попала в индустрию модного бизнеса, перед ней распахнулись двери элитарных ателье и магазинов, и, наконец, она завела знакомства в «Вэнити фэр» и «Нью-Йоркер», возвратившись через шесть лет в Англию опытной, уверенной и знающей жизнь женщиной, пережившей роман с красавцем блондином из высшего света Джоном Барретом.

Она достала бумажный платок и вытерла слезы. «Ну хватит распускать нюни», — приказала она себе и, встав с постели, взяла с книжной полки «Мадам Бовари». Ей хотелось целиком сосредоточиться на чтении, но ничего не получалось.

Во всем нужно было винить себя. Не надо было оставлять редакцию и уезжать. За время ее отсутствия недоброжелатели сделали все, чтобы навредить ей.

Кейт никак не могла забыть слова Филиппа Уэтхорна: «В вашем возрасте меня уже четырежды увольняли. Я решил, что пора на все наплевать и пойти своим путем».