Зита и Гита - Владимир Яцкевич, Владимир Андреев (1994)

— Ладно, и что я должен делать?

— Ты ничего не должен делать, а обязан выглядеть, как бог. Завтра днем поедем к твоей Зите. К трем часам. Будь дома. Я заеду. Все. Пока!

Гупта положил трубку.

Рави, в смятении, рванул с головы белую шапочку эскулапа и рухнул в жесткое медицинское кресло.

* * *

Господин с пышными усами, в бордовом ширвани и такого же цвета шапочке сыпал ассигнациями и восклицал:

— Это восхитительно, это сверх могущества всех богов!

Гита, в бирюзовом курти — короткой кофточке-лифчике, расшитой красными золотистыми цветами, юбке из легкого февральского тумана, с огромными серьгами из черного янтаря в ушах, со звонкими браслетами на руках и ногах и черной розеткой в крыле носа, пела и танцевала.

Мальчишка Чино, выбивая на барабане дробь, заходился в экстазе. Рака на флейте выводил сложнейшие рулады, как соловей на чайном кусте.

Народ на площади рынка неистовствовал. Такого зрелища давно не было в Бомбее. Тем более в августе, в эти священные дни рождения бога Кришны.

Сладострастные движения тела Гиты сотворяли древней силой искусства «внеплотскую» иллюзию вечной жизни.

Воистину: кто создал душу — это чудо, но кто создал плоть — чудо из чудес.

Музыка, ритм и музыка-ритм, движения тела, жесты, игра глаз — все это стирало границы между материальным и духовным.

В этом — феномен индийского танца, в этом — его непобедимое достижение Истины.

Что в сравнении с ним кафе-шантан или всевозможные хитпарады и шоу Европы? Это всего лишь периферийная часть целого, где утрачена главная суть жизни, ее гармония и вечность. Магия танца сотворяла в воображении зрителей чудные картины; так испепеляющий зной являет иллюзию-мираж в пустыне.

В такие минуты эмоциональные и детски доверчивые, в сущности, индийцы, несмотря ни на социальное положение, ни на кастовую принадлежность, отдадут все, что имеют в кошельке.

Рака работал, как заправский факир, читал стихи, отрывки из баллад и «Рамаяны».

Столица, средь манговых рощ

безмятежно покоясь,

Блистала, как дева, из листьев

надевшая пояс.

Казалось, небесного царства единодержавец

Воздвигнул дворцы, где блистали

созвездья красавиц!

Гита держит Раку на плечах, а сама идет по канату.

Рака спрыгивает, совершая двойное сальто.

Мальчишка, не уставая, бьет в барабан. У него, надо отметить, прекрасное чувство ритма и сносная музыкальность.

Гита поет:

Жизнь игра. У нас билет:

Тем везет,

А этим — нет.

Это — нечет,

Это — чет.

Вы продулись,

Мне везет.

Деньги, как осенние листья платана, сыпались в корзинку.

Рака, то восседал в «позе лотоса», играя на флейте и изображая бога Кришну, то ходил на руках вокруг пляшущей, как пламя в камине, Гиты, то совершал немыслимые арабские и всевозможные сальто и перевороты.

Вот Гита подходит к черному фанерному щиту. Вытаскивает изящными движениями длинный острый кинжал из-за пояса. Жестом гибкой руки указывает Раке встать у щита.

Рака, в свою очередь, завязывает Гите красным платком глаза. Сам становится у щита, широкоплечий, могучий, с играющими мускулами.

Это вводит публику в азарт.

Гита, находясь от Раки в пятнадцати метрах, бросает кинжал.

Острое, холодное оружие Востока, просвистев, вонзается у виска Раки.

Взрыв аплодисментов. Шум. Крики. Публика в экстазе.

Мальчик подает Гите поднос, на котором лежат двенадцать кинжалов.

Воцарилась тишина. Только шум проезжающих машин в плотном и жарком воздухе.

Гита поочередно бросает все двенадцать кинжалов в застывшего, как монумент, атлета. Затем, отвесив грациозный поклон публике, она подходит к корзине.

Рака стоит у черного щита, как бог в нимбе из кинжалов, и улыбается.

Деньги сыплются в корзинку уже как метель в горах Гималаев.