Плата за любовь - Лидия Лукьяненко (2007)

Но она уже не верила ему. Случилось так, как все рассказывали. И зачем она зашла в эту квартиру? Еще оставалась надежда достойно ретироваться. Она сделала шаг к двери, но внезапно оказалась в его объятиях. Попыталась отстраниться, но Роман держал ее очень крепко. Оля стояла, отклонившись, стараясь не класть руки ему на плечи, чтобы сама поза объяснила ее нежелание.

— Отпустите, Роман Петрович, мне неприятно ваше поведение. Отпустите! — уже всерьез закричала она, почувствовав, что он с силой опускает ее на диван. Его рука полезла ей под юбку, неприятно заскользила по голой ноге. Собрав все свое отчаяние, она так оттолкнула его, что он даже опешил.

— Не делай больше этого, — сказал он со скрытой угрозой.

Задыхаясь от бессилия и пытаясь увернуться от его рук, она стала говорить, все еще надеясь на его благоразумие:

— Я… была… о вас… такого мнения… Неужели это все… работа эта… документы. Этого ничего нет! Все только для того, чтобы заманить меня сюда!

— Ну, почему, — бормотал он, снова обнимая ее и пытаясь раздеть.

— Но как же мы сможем после этого работать! Дали бы время хотя бы привыкнуть к вам! Я не могу так сразу, — кричала она, не зная, какие аргументы могут на него подействовать. Но он уже перешагнул грань понимания, его сознание сузилось до одной мысли. Они яростно боролись. Роман так прижал ее к дивану, что она не могла освободить руки, а он тем временем пытался раздеть ее, поцеловать. Оля стала отбиваться ногами — раздался треск рвущейся юбки, и ей удалось оттолкнуть его. Он был устрашающе спокоен:

— Я ведь тебе сказал…

Олина рука упала на утюг, стоящий рядом с диваном. За несколько секунд она сделала два поразивших ее открытия. Первое: оказывается, любой мужчина, даже невысокий и тщедушный, как этот, все равно сильнее ее. Второе: ударить утюгом по голове живого человека она не может. И мужчина, поняв это, отобрал утюг. Ольга расплакалась:

— Не надо, пожалуйста, не надо!

Это на него тоже не подействовало, он по-прежнему пытался раздеть ее. Оля вырывалась, руки болели, слезы текли по щекам.

— Отпусти! Дай мне успокоиться! Я сама разденусь.

Он отступил, тяжело дыша:

— Раздевайся.

— Сейчас. — Она пробовала потянуть время. — Дай мне попить. — Он налил стакан, протянул ей. Прикрыв глаза ресницами, она медленно пила. До двери не добежать, а добежит — не успеет открыть. Не отбиться, не упросить. Значит, остается окно. Она вспомнила, какая высокая за окном трава. Но она ведь так боится высоты! «Господи! — мысленно взмолилась она, — дай мне сил!» Оля поставила стакан на стол, и он тут же шагнул к ней.

— Не надо. Я сама. — Теперь, когда решение было принято и выход найден, главное — набраться смелости осуществить задуманное.

— Раздевайся. — Он сказал это спокойно, но властно, он не просил, он приказывал. Это было то, что нужно. Сам того не сознавая, он помог ей решиться. Страх захлестнула злость — да кто ты такой, чтобы мне приказывать!

— Сейчас, — сдержанно проговорила она и подняла узкую юбку так, чтобы та не сковывала движений ног. Снова взяла стакан и поднесла к губам. Дальше все произошло так, словно это не она, а кто-то другой внезапно сделал стремительный шаг к балкону. Оля прыгнула, повисла на одной руке, чтобы смягчить падение, и приземлилась на поросший травой склон. Она не почувствовала боли и помчалась под ливнем по незнакомой улице.

Глава шестая

Ольга не могла поверить в то, что это произошло с ней — такой умной, такой осторожной. Когда она наконец добралась домой, в грязной, разорванной по шву юбке, насквозь промокшая, со спутанными волосами, у нее началась истерика. Маша достала початую бутылку коньяка, плеснула в два бокала. Они выпили, и, закурив, Оля стала успокаиваться.

— Господи, ну какая же я дура, Машка, — причитала она.

— Дура, — спокойно согласилась Маша, — ты видела, какая у тебя рука?