Чужие страсти - Эйлин Гудж (2010)

Через несколько минут они уже лежали обнаженные под одеялом; она обнимала мужа, ее руки двигались по его телу, которое она знала в мельчайших подробностях, как и свое собственное. Приятно было спать так, как они привыкли раньше. Именно этого ей и хотелось, уговаривала себя Абигейл, стараясь прогнать из головы мысли о Воне. Если сегодня вечером она и целовала другого мужчину, то делала это лишь для того, чтобы убедиться, что по-прежнему желанна и что эта часть ее жизни еще не закончена.

Губы Кента путешествовали по ее шее серией легких, как прикосновение крыла бабочки, поцелуев. Он запустил пальцы в ее волосы. Она вспомнила о том, как они в первый раз занимались любовью, каким нежным он был тогда, словно чувствовал ее тревогу и беспокойство — сам акт все еще ассоциировался у нее с дядей Рэем, — и боялся испугать ее. Теперь, через столько лет, лежа в постели, они были теми же молодыми влюбленными, вступающими в совместную жизнь. И Абигейл уже почти поверила, что они смогут повернуть часы вспять, когда вдруг увидела его лицо, освещенное узкой полоской света из-за неплотно прикрытой двери в ванную. Глаза Кента были устремлены не на нее. Он смотрел мимо нее, в темноту, на какую-то свою воображаемую возлюбленную. Или ей так показалось.

Когда он кончил, это как будто принесло ему одни страдания. Лицо Кента исказилось, словно от боли, и он всем телом содрогнулся. Через несколько мгновений она тоже испытала оргазм, с той легкостью, которая приходит при долгой практике секса с одним и тем же партнером. Потом, уютно расположившись в его объятьях, приятно уставшая, Абигейл позволила грязной мысли, мелькнувшей у нее перед этим, вновь поднять свою уродливую голову. Если они с мужем занимаются любовью, но мысли его заняты не ею, то о ком же он тогда думает? Ответ пришел, как вспышка молнии, за которой следует удар грома.

«Лайла», — подумала она.

12

Консепсьон нашла работу через приятеля Хесуса. Это было в офисном здании в Сенчури-сити, где она убирала после окончания рабочего дня. Платили там прилично, и, хотя работа была тяжелой, она все равно считала, что ей здорово повезло с трудоустройством. Помещения, за чистоту которых она отвечала, можно было легко перепутать, поскольку каждый из четырех закрепленных за нею этажей имел совершенно одинаковую планировку: по периметру здания — офисы начальства, а в центральной части — ряды отделенных перегородками рабочих столов, освещенных блоками люминесцентных ламп на потолке. Единственное, к чему Консепсьон никак не могла привыкнуть, это одиночество. На фабрике, как бы там ни было, она все-таки находилась среди других работников. А здесь она лишь на мгновение вступала в контакт со служащими, которые разбегались, покидая свои офисы, как только заканчивался их рабочий день. И это происходило как раз в тот момент, когда у нее начиналась ночная смена; к тому же никто из них никогда не заговаривал с ней, если не считать брошенных на ходу невнятных слов приветствия.

Тем не менее Консепсьон считала, что наверняка знает об этих людях больше, чем каждый из них друг о друге. Она, например, знала, что человек, стол которого располагался ближе всех к самому большому кабинету одного из начальников на шестнадцатом этаже и на мониторе компьютера которого стоял снимок молодого белокурого человека за штурвалом парусной лодки — видимо, его самого, — жаждал от жизни чего-то большего, чем вечное пребывание за перегородкой. Она не сомневалась, что женщина с оставленным на спинке стула розовым свитером и коллекцией фарфоровых кошек, занимавших буквально каждый квадратный сантиметр ее стола, судя по отсутствию каких-то других, более личных сувениров, была одинока… А обитательница загородки напротив комнаты отдыха, несомненно, лентяйка — достаточно было увидеть многочисленные кроссворды, которыми она набивала корзинку для мусора, и модные журналы, в беспорядке засунутые под папки на ее столе.