Чужие страсти - Эйлин Гудж (2010)

Она провела его в комнату для гостей, где он бросил свои вещи на кровать и сразу же пошел в душ. Стоя с закрытыми глазами под плотными струями горячей воды, Вон чувствовал, как его плечи, напряженные от долгого сиденья в узковатом для него кресле каютного класса[44], начинают постепенно расслабляться, а темные тучи на внутреннем горизонте расходятся.

Все время до появления Вона из комнаты для гостей — вымытого, свежевыбритого, в единственной своей смене чистого белья, джинсах и рубашке на пуговицах поверх футболки с длинными рукавами — Лайла находилась в кухне, раскладывая приготовленную еду: поджаренные рогалики, ломтики канадского лосося, коробочки со сливочным сыром, приправленным луком, и салатом из белой рыбы. По ярлыкам на снятой упаковке он заметил, что все это куплено в «Забарс»[45], и был тронут тем, что она не поленилась съездить в Вест-Сайд, чтобы купить его любимую нью-йоркскую еду.

Вон помогал сестре носить все это на стол, и, пока она расставляла тарелки и наливала кофе, постарался получше рассмотреть ее. Лайла казалась не просто обеспокоенной: во всем ее виде — в слегка прищуренных глазах, в складке плотно сжатых губ, в той твердости, с которой она ставила на стол каждый предмет, — чувствовалась какая-то отчаянная решимость, как будто она была готова расправить крылья и улететь. Единственной чертой, явно улучшившей ее внешность, помимо таких необходимых ей нескольких набранных килограммов, был новый независимый взгляд. В прежние времена идея независимости у Лайлы выражалась в том, что она надевала стильные джинсы в сочетании со сшитой на заказ блузкой или кашемировым свитером, которые дополнялись дорогими, но со вкусом подобранными драгоценностями. Ему было необычно, но приятно видеть ее сейчас в джинсах и кроссовках, без макияжа, со взъерошенными волосами и с единственным украшением — небольшим серебряным кулоном на шее. Вон воспринимал это как позитивный знак того, что Лайла отпускает свое прошлое, даже если сама она смотрит на все это иначе.

— Как Нил? — осведомился он, когда они сели за стол.

— Хорошо, — ответила Лайла и, немного помолчав, со вздохом уточнила: — Во всяком случае хотелось бы в это верить. Он всегда говорит, что у него все хорошо.

— Он по-прежнему ходит к тому психотерапевту? — Вон в свое время дал ей координаты специалиста, которого ему очень рекомендовал его друг-продюсер.

— Так было еще несколько недель тому назад.

— И что изменилось? — Вон старался сохранить непринужденный тон беседы.

Ему не хотелось, чтобы Лайла заметила, как он встревожен. Несколько раз поговорив с Нилом по телефону, он почувствовал, что у племянника возникли серьезные проблемы.

— Нил в этом не виноват, — пояснила она. — Просто я больше не могу позволить себе платить мистеру Голдману такие деньги.

Вон хмуро посмотрел на нее.

— Лайла…

Она всплеснула руками.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Да, действительно, ради сына я с радостью готова спрятать подальше свою гордость и попросить тебя выписать нам чек. Но когда я предложила это Нилу, мальчик сообщил, что он в любом случае собирался покончить с этими визитами. Он заявил, что устал и его тошнит, оттого что — цитирую его слова — «какой-то психиатр постоянно ковыряется у него в мозгах своей бормашиной».

Вон поморщился.

— Опа.

— Я знаю. Я пообещала ему, что поговорю с тобой об этом, но он даже не захотел меня слушать.

— Наверное, мне нужно самому обсудить с ним это решение.

Лайла задумчиво кивнула и подула на свой кофе, прежде чем осторожно отхлебнуть из чашки.

— Это могло бы сработать, но тебе, вероятно, лучше побеседовать с Нилом лично, а он до начала каникул дома не появится. — Она бросила на Вона настороженный, но полный надежды взгляд. — Ты еще будешь здесь в это время?

Он неопределенно пожал плечами, чувствуя, что пока не готов поделиться с ней своими новостями.

— А как насчет тебя? Ты-то сама планируешь остаться в Нью-Йорке?