Книга не о любви - Карен Дуве (2004)

Ты когда-нибудь видела рака? — спросил Кирш.

Первый вопрос, на который я могла ответить. Я кивнула.

— И что же, ты все время ждешь, пока он свистнет на горе?

Типично учительская шуточка, но все равно это было очень мило с его стороны, потому что остальные, всё более внимательно прислушивавшиеся и удивлявшиеся моей непроходимой тупости, тихонечко захихикали. Он спрашивал еще что-то, видимо, совсем легкое, но я ничего не знала, ничего, совсем ничего. Потом он задал вопрос, что нужно налить, чтобы получить необходимую реакцию. Я чуть не ревела.

— Налить, — повторил он.

— Воду?

Думаю, что он обрадовался больше меня.

— Правильно, совершенно верно! — закричал он. — А теперь назови еще и формулу!

Формулу я даже знала. Снова плюхнулась на свой стул. Если Кирш не идиот, на этом уроке он больше меня не тронет. Я представила себе, как это — лечь с ним в постель, воображение заработало. Он был бы очень приятным. Если бы я проявила свойственную мне тупость, он бы пошутил, придумал бы какую-нибудь милую, неоригинальную, безобидную химически-учительскую шутку, а потом взял бы меня на руки, и все бы кончилось хорошо. Я попыталась представить себе, как он смотрится голым, и начала изучать его тело. Широкоплечий, слегка толстоватый. Увиденное мне понравилось. Я активно пялилась на Кирша, и он, наверное, подумал, что я слежу за его объяснением, поэтому и решил вызвать меня еще раз. Он сиял так, как будто у него не было ни малейшего сомнения в том, что я знаю ответ. И снова в голове включился фильм: египетский храм, пучки света, падающего через крошечные отверстия в верхней части стены, на мне передник, в руках чаша. Появился верховный жрец с лицом Кирша. Это Кирш надел синие с золотом одежды верховного жреца Я опустилась на колени, протянула чашу, а Кирш влил в нее прозрачную жидкость.

— Вода? — спросила я осторожно.

— Правильно! — обрадовался настоящий Кирш.

Однажды позвонила сестра и спросила, не хочу ли я сегодня вечером пойти на дискотеку с ней и ее парнем. С тех пор как она ушла из дома, мы стали лучше понимать друг друга, хотя она все еще не могла выдержать больше получаса пребывания со мной в одной комнате — потом у нее начинался приступ бешенства.

В пять часов я вытащила все платья, брюки и футболки, хоть чуть-чуть подходившие для дискотеки, перенесла их в комнату брата и разложила прямо на полу. На кровати сидел пес Бенно. Я поцеловала его в голову и положила между его лап свои заколки. К этому моменту у брата появилась стереоустановка. Я поставила свою любимую пластинку с хитами. «And when we talk, it seems like paradise». В течение следующих трех часов я переодевалась и переодевалась, изобретая все новые комбинации. Периодически я выбегала в прихожую к зеркалу, чтобы оценить, что получилось. Я улыбнулась своему отражению и подняла волосы. Я надеялась, что мама не выползет из своей спальни, в которую папа снова превратил комнату сестры. Мама болела. В отличие от меня она практически никогда не болела. А теперь вчерашняя посуда грудилась в раковине, а есть целый день было нечего. Папа в плохом настроении сидел в гостиной, а братец свалил к приятелям. Я снова распустила волосы по плечам. «Everyone’s a winner, baby. That comes true». Прежде чем начать краситься, я поставила самую забойную пластинку из коллекции брата. Я специально приберегла ее для такого момента. Все время слушала вторую песню стороны А, она была в тысячу раз лучше остальных. Я снова и снова крутила именно ее, разрисовывая губы — сначала светлым, потом темным, потом снова очень светлым. Затем обвела глаза черным карандашом. Вид такой, как будто я и правда красивая. И дело не только в косметике — забойная музыка делала меня неотразимой. Когда в комнату вошел брат, я, к счастью, уже убрала его пластинку и снова поставила свои хиты.

— Э-э-э, ты, случаем, не обнаглела?

— «Pogo Dancing», — рявкнула я ему в лицо.