Время расставания - Тереза Ревэй (2010)

Грек поднялся, и Жан Пьер протянул руку, чтобы поддержать его. Но Александр оттолкнул протянутую руку, взял лежащий на стуле пиджак и достал из внутреннего кармана чековую книжку. Затем он уселся за стол друга, снял колпачок с черной с золотом перьевой ручки, которая лежала на стопке бумаги для писем, и когда по-прежнему ничего не понимающий Жан Пьер назвал цифру, начал писать.

— Что ты делаешь?

— Ты отлично видишь — я покупаю «Нелюбимую».

Манокис подписал чек и протянул его другу, и тот, потрясенный, посмотрел на указанную там сумму.

— Покупаешь? Вот так, ни с того ни с сего? А ты не будешь потом жалеть? Сумма-то весьма внушительная.

Улыбка тронула губы Александра.

— Возможно, когда-нибудь я тебе все объясню. А пока я хотел бы, чтобы ты убрал портрет из экспозиции. Он больше не продается, а я намерен сегодня вечером кое-кого удивить.

— Поразительно то, что каждый раз, когда кто-нибудь хочет выставить «Нелюбимую», она уплывает, как песок меж пальцев, — проворчал Жан Пьер. — Я знаю несколько человек, которые будут страшно разочарованы.

Но, упаковывая картину, Жан Пьер Тюдьё не мог скрыть своей радости. После месяца застоя дела его галереи вновь налаживались. Покупка «Нелюбимой» — добрый знак.

Александр пытался представить лицо Валентины, когда она увидит полотно. Сегодня вечером он ждал ее к себе на ужин. Как она себя поведет: опешит, смутится, разволнуется?

Вне всякого сомнения, они будут говорить о прошлом, о Пьере Венелле, который умер несколько лет тому назад, об Одили, которая вновь вышла замуж и теперь проводит время, путешествуя. Они вспомнят Андре, он — с уважением, она — с нежностью. У нее будет мечтательный, загадочный взгляд, и Александр подумает, что она так же прекрасна, как при их первой встрече, которая произошла сорок лет тому назад, когда молодая женщина в сером костюме, отделанном горностаем, в шляпке, надвинутой на глаза, вошла в его жизнь, чтобы остаться навсегда.

В тот же самый момент Валентина находилась неподалеку, она поднималась по улице Камбон, направляясь к дому, в котором жила ее дочь. Еще издалека она увидела, что ставни на окнах комнаты Камиллы закрыты.

Валентина колебалась, ей не нравилось, что она так нервничает. Вот уже десять минут она мерила шагами улицу, как праздношатающаяся дамочка. «Это абсурдно, в конце концов, она все же твоя дочь!» — сказала себе Валентина, осознавая, что Камилла всегда смущала ее. В отличие от Андре, мадам Фонтеруа никогда не знала, как реагировать на проявления бескомпромиссного, волевого характера дочери, к тому же Валентина не любила чувствовать себя виноватой, не любила, когда ее осуждали.

Максанс позвонил ей вчера из аэропорта. Он улетал в Лейпциг и волновался за Камиллу. Он не смог застать ее на работе, где мадемуазель Фонтеруа не появлялась уже целых четыре дня, а когда фоторепортер звонил сестре домой, ее телефон не отвечал. «У нее не все ладно, мама. У меня нет времени заниматься всем этим, потому что я отправляюсь на поиски Сони, но если бы ты смогла…» Максанс не закончил фразу, отлично зная, сколь сложны отношения матери и дочери.

Этой ночью Валентине не удалось уснуть. Она ворочалась на кровати, как будто у нее был приступ тропической лихорадки, которая, однажды завладев телом, уже не отпускает его и, стихнув, возвращается вновь через месяц или через год, заставляя человека страдать, гореть в огне, как грешник, лишенный рая.

Она то металась от жара, то дрожала от холода, то отбрасывала одеяло, то съеживалась под ним, а к трем часам ночи, совсем отчаявшись, встала с постели и зажгла все лампы в комнате.