Одинокие сердца - Итсасо Мадарьяга (2010)

Луиза Лотарингская превратила свою жизнь в траур из-за утраченной любви… Действительно ли она это сделала? Действительно ли Луиза Лотарингская была так сильно влюблена в своего супруга, что после его смерти решила всю оставшуюся жизнь пребывать в трауре? Если учесть, что освещение в те времена было не ахти каким, то легко себе представить, какой мрачной казалась эта комната в пасмурные зимние дни. Луиза Лотарингская пыталась запечатлеть свою боль на стенах: монограммы, слезы, капли крови, черепа и терновые венцы, напоминающие о страданиях Христа, — все это было нарисовано белой краской на черных деревянных панелях и на драпировках. И сама она, наверное, выглядела очень печально в своем белом одеянии — символизирующем траур у особ королевской крови — в этой комнате с черным потолком и черными стенами. Был ли ее поступок проявлением истинной боли или же это лишь женское тщеславие и кокетство? Как много могли бы рассказать стены и камни, если бы они умели говорить!.. Сколько тайн мы скрываем в уединенной комнате, когда нас никто не видит и когда нам не остается ничего другого, кроме как быть собой! Сколько мифов развеялось бы, если бы мы могли подглядеть через какое-нибудь отверстие за частной жизнью других людей!

Было бы наивно думать, что Луиза Лотарингская только то и делала, что мучилась и страдала. Любой человек время от времени оказывается в полном одиночестве в какой-нибудь комнате и становится тем, кем он является на самом деле, без масок, без дорогих или дешевых костюмов, без изощренных или простеньких украшений, без титулов, без званий, в изоляции от других людей, которые судят и навешивают ярлыки… В жизни случаются такие моменты, когда человек становится самим собой. Самим собой — и больше никем и ничем.

Время от времени в голову Одри вдруг ни с того ни с сего приходили подобные мысли. Кто она теперь? Она уволилась с работы, у нее пошла прахом личная жизнь, и ничего из того, что она планировала, в обозримом будущем теперь даже не просматривалось. Что стало с прежней Одри? Где она сейчас находится и что собой представляет? Сможет ли она пережить то, что с ней случилось?

Одри попыталась отогнать грустные мысли.

— Давай уйдем отсюда. Этот альков действует на меня угнетающе, — сказала она матери и направилась к выходу.

Виолетта с любопытством посмотрела на дочь и пошла вслед за ней.

— Пойдем в Большую галерею, — сказала Одри матери, когда они уже вышли в коридор. — После такого мрачного, давящего на психику помещения мне нужно немного свежего воздуха.

— Ты права, — сказала Виолетта. — Комната Луизы Лотарингской такая же мрачная, как испытанная ею боль… Впрочем, и так называемый «зеленый кабинет» Екатерины Медичи не вызывает у меня особой зависти, хотя и следует признать, что из него открывается восхитительный вид на реку. Она, в общем-то, выбрала себе неплохое место для работы.

Они вошли в Большую галерею. Солнечные лучи, попадающие сюда через открытые громадные окна, освещали бывший танцевальный зал, пол в котором был выложен плитами в виде скошенных шахматных клеток. Одри вдруг охватило бешенство из-за того, что она не смогла посмотреть подготовленную ею выставку и что результаты ее напряженной работы были присвоены другим человеком.

— В прошлом году я организовывала в этой галерее выставку работ художников-прерафаэлитов…

Виолетта молчала, позволяя дочери выговориться. Одри — шутливым тоном, который, однако, не скрывал охватившего ее негодования, — продолжала:

— Мне дали четыре дня, чтобы выбрать подходящее для выставки место, но этих четырех дней мне не хватило. Когда я вернулась в Лондон, то уселась в своем кабинете, взяла в руки путеводитель и путевые заметки и еще раз перебрала в памяти те места, которые посетила, и те, которые мне посетить не удалось. Вот тогда-то я и прониклась любовью к этой романтической долине. А еще мне захотелось побывать тут вместе с Джоном…