Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

И мысленно отвечаю на вопросы тех, кто смотрит пристально.

На меня.

А вовсе не туда, куда следовало бы.

1980

То, что принято называть «тишиной пустой квартиры», на самом деле никакая не полная и абсолютная тишина, да, если разобраться, не тишина вовсе.

Я разобралась. Было время и бескрайние практические возможности.

Разобралась и запомнила. Выходит — на всю оставшуюся жизнь.

Пресловутая «тишина» складывается из доброго десятка звуков, настолько простых и привычных, что скоро их попросту перестают слышать.

Взятые вместе, они составляют непреходящую песнь обыденности, имя которой — «тишина пустой квартиры»

Что за звуки, желаете знать? Извольте.

Тиканье часов, у каждого — понятное дело — своих.

В той квартире, тишину которой когда-то слушала до одури, до умопомрачения, это был оглушительный стрекот большого дешевого будильника, много раз падавшего — по собственной ли инициативе, потому ли, что кому-то приходила в голову мысль использовать стрекочущий агрегат в качестве метательного орудия.

Но как бы там ни было, корпус будильника был теперь изрядно помят, для верности схвачен тугой петлей синей изоляционной ленты.

Большое выпуклое стекло треснуло, но чудом держалось на месте, прикрывая стрелки. Они же, несмотря ни на что, уныло двигались по заданному маршруту.

Словом, будильник, как ни странно, работал исправно и — если вовремя завести — оглушительно дребезжал в нужное время.

К тому же тикал постоянно.

И это был первый отчетливый звук в «тишине пустой квартиры»

Вторым — по значимости, а вернее, знаковости — стал звук монотонно падающих капель.

Квартира была запущенной, съемной, в спальном — как говорили тогда — районе Москвы, подразумевая грязную рабочую окраину.

Поэтому второй звук, вне всякого сомнения, был именно знаковым.

Краны в таких квартирах вечно подтекают, и крупные капли непременно падают в грязные — сколько ни три — облупленные раковины. Те, в свою очередь, постоянно текут и засоряются. Тогда — было время, я владела ритуалом в совершенстве — следовало, приложив некоторое усилие, открутить пластиковое «колено» — изгиб трубы под раковиной. Пропитанное застывшим жиром, зловонное звено поддавалось не сразу. Однако ж в конце концов подчинялось: глухо чавкало, падало в предусмотрительно подставленную пустую кастрюлю. Вслед за ним вываливался сгусток утрамбованных объедков.

Затор прочищен.

Это, впрочем, конечно же, отступление. Отнюдь не лирическое, увы.

Третьим в симфонии тишины был утробный звук мусоропровода, шумно глотавшего очередную порцию отбросов.

Четвертым — ржавое дребезжание разболтанной кабинки лифта.

Пятым — хищное клацанье ее же створок.

Существовали, разумеется, и другие звуки. Разные — в разных квартирах.

Порой, наверное, ласкающие слух. К примеру, мелодичный бой часов и слабый перезвон хрустальных подвесок, растревоженных чистым дыханием ветра.

Одно, пожалуй, едино и некоторым образом созвучно с утверждением классика: привычные звуки своих домов счастливые люди одинаково не слышат.

Потому, надо думать, это они — благополучные — заговорили однажды о «тишине пустой квартиры», а там — пошло, поехало, эхом пронеслось в пространстве, брызгами счастливого озарения упало на чистый лист бумаги — обернулось литературным штампом. Фразой.

Люди несчастные — независимо, из чего вытекает и во что выливается их беда, — звуки пустых квартир слышат. Обречены слышать. Каждый — свои.

Я — было время — слушала убогие звуки утлой двухкомнатной квартирки, крохотной соты гигантского улья, прилепившейся на втором этаже двенадцатиэтажной башни. Сестры-близнеца в хаотическом нагромождении таких же унылых орясин, устремленных в хмурые небеса.