Женщины в лесу - Татьяна Поликарпова (2003)

Да, как у всех — Ася знала это. И девушкой она была начитанной, и великим писателям верила больше, чем себе самой. А все они и, главное, Пушкин, называли это наслаждением, описывали немыслимые страдания, рассказывали о преступлениях, ради этого совершаемых. Так что Ася, зная свою чувственность, испытывая блаженство и некоторое помрачение сознания от прикосновений и поцелуев мужа, просто боялась потерять себя в последнем наслаждении и не вернуться из помрачения. Но раз этого было не миновать, единственное, о чем она молила, — подождать до отъезда в землю незнаемую — к месту работы. Пусть это будет впереди…

…И не страшась Божественного гнева,

Вся в пламени, власы раскинув, Ева,

Едва-едва устами шевеля,

Лобзанием Адаму отвечала… и юная земля

Любовников цветами укрывала.

Эти пушкинские видения, эти строчки с тех пор, как были прочитаны Асей — кажется, в восьмом или девятом классе, — и готовили ее к этим наслаждениям. И — обещали их. И вполне могло статься, будь ее друг и муж опытней, вполне могло бы совершиться так, как хотелось бы Асе: словно бы само собой; так выходило у них с поцелуями: будто помимо их участия.

Но оба они были первыми людьми на Земле — Адамом и Евой. Только в отличие от тех они зависели от многих обстоятельств. Те, первые, не знали и не ведали их затруднений.

…Ася и Гелий говорили друг другу: «Нет мира под оливами», когда он приходил к ней из своего общежития, а тут не вовремя для них возвращалась Асина бабушка. Но даже если бабушка уезжала далеко к кому-то в гости, в соседней, смежной комнате всегда существовала одна из двух бабушкиных квартиранток, работниц какой-то фабрики. Они работали в разные смены. Стало быть…

Ася нарочно открывала дверь к ним, если Гелька задерживался у нее допоздна. Пусть не смущает пожилых девушек закрытая дверь, пусть не тревожат соблазнительные предположения: что может твориться там, за дверью, где вдвоем молодые? Мира под оливами не было. Мир кишел свидетелями и соглядатаями. Он пристально следил за Асей: как она поступит? Как изменится?

Весь мир и она одна… Так уже было однажды… Ася помнит… Ее первое лето в деревне. Семья только что переехала жить в совхоз из большого города. Так захотел папа. Да, значит, тогда ей было пять лет. Только что исполнилось. Однажды она оказалась одна на пышно зреющем огороде… Грядки как взбитые перины; замершие в зное растения; и — неподвижное солнце надо всем, солнечный обморок на земле…

Она запомнила на всю жизнь то свое детское состояние: мистический ужас перед огромном миром, густо, плотно заселенным живыми растениями. Потом она думала, что тогда впервые почувствовала свою человеческую отдельность от мира, и ужас этого чувства врезался в ее существо навсегда. Она и сейчас помнила, что ее поразило огромное множество живых созданий вокруг: морковки в земле, огурцы в парнике, помидоры на кустах, выше ее ростом, надутые важностью кочаны капусты, выглядывающие наполовину из грядок сизые свеклы — они высунулись так, чтобы посмотреть на маленькую Асю, а вместе со свеклами все-все: под землей, на земле, над землей — до самого неба с огромным жарким глазом — солнцем — смотрели на нее одну. Она это чувствовала и знала: они все вместе смотрят на нее одну и чего-то ждут от нее, подстерегают каждое ее движение… Ей не оставалось ничего другого, как пристально следить за ними всеми. Сама не выше помидорного куста, она медленно поворачивалась вокруг себя, не допуская, чтобы они затеяли что-то за ее спиной; она старалась хотя бы вот так — взглядом — остановить возможную опасность.

Солнечный янтарь августовского послеполудня на пустынном огороде сохранил навеки живыми ощущения ребенка, тихого, как растение: впервые испытанное чувство своей отдельности от остального мира, свою малость, свое одиночество в нем и то предельное напряжение души в усилии понять, что же это все значит… Это напряжение, помнит Ася, причиняло ей боль.