Семь троп Питера Куинса - Брэнд Макс (1997)

Однако он не мог этого сделать, не отступив от того пренебрежительного равнодушия по отношению к своим сверстникам, которое он поневоле напускал на себя с раннего детства и за которое по-прежнему фанатически цеплялся. Ибо на него до сих пор указывали пальцем как на сына Джона Куинси. Не спасало и небольшое изменение фамилии. В свои семнадцать он, как и в семь лет, все так же отчаянно старался оправдать приписывемые ему качества. Кулаки больше не могли служить единственным аргументом. Теперь он ежедневно не меньше часа старательно практиковался в стрельбе из револьвера. Научился быстро выхватывать его из кобуры и без промаха попадать в цель. Но чувствовал, что этого мало.

Так умели тысячи других. Он должен выхватывать оружие так скоро, чтобы глаз не поспевал уследить за его движениями, быстро, без промаха стрелять с обеих рук, иначе он недостоин называться сыном Джона Куинси. Вот почему он добросовестно трудился, не пропуская ни дня. По-прежнему держался в стороне от сверстников. Общался с людьми старше его – в кузнице, где он играючи махал четырнадцатифунтовым молотом; в церкви, где солировал теперь высоким баритоном. Но никогда не забывал, что его напускному трудолюбию и притворной святости может наступить конец. Настанет день, когда придется иметь дело со сверстниками, и тогда…

Что касается танцев, то он украдкой следил, как танцуют, запоминал движения и практиковался так же старательно, как и в стрельбе. И тут наконец пришло время, его умение востребовалось. Как-то после службы он задержался в дверях церкви. Почти все разошлись. В наступившей тишине неожиданно снаружи донеслись девичьи голоса.

– А Питер Куинс? – спрашивала одна.

– О-о, – насмешливо заметила другая, – Питер Куинс вроде бы парень как парень, а на деле словно деревяшка – такая здоровая дубина!

И до Питера донесся их мелодичный смех, который вызвал в нем странное ощущение. Его звуки заставили трепетать каждый нерв и учащенно биться сердце. Этот смех напоминал ранний весенний день, пение прилетевших птиц, бегущие по оконному стеклу тени облаков и чистый прохладный воздух. Он отважился выглянуть наружу и первой увидел смеявшуюся вместе со всеми Мэри Миллер. На ее месте могла оказаться любая, но так случилось, что он увидел Мэри, и ее лицо стояло у него перед глазами, когда он позднее брел к себе домой.

Мэри считалась девушкой Билли Эндрюса. При этой мысли Питера бросило в краску. Билли, несомненно, рассказывал ей все о своем сводном брате, и конечно же все, что говорил, – не в пользу Питера. Ибо Билли, здоровый увалень, весивший в свои двадцать лет на тридцать фунтов больше Питера Куинса, не годился тому даже в подметки, когда дело касалось умения орудовать в кузнице отца четырнадцатифунтовым молотом. По этой причине, да и по другим, он ненавидел Питера, а тот в свою очередь презирал его. Но на этот раз, направляясь домой, он обнаружил, что зауважал Билли, как никогда раньше. Пускай Билли неуклюжий увалень, но сила в нем есть и, во всяком случае, им интересуется такая девушка, как Мэри.

Ее лицо преследовало Питера. К нему больше чем достаточно проявляли любопытство, побаивались его и даже испуганно шарахались прочь, но еще не случалось, чтобы над ним смеялись. С одной стороны, это его злило, а с другой – отчасти пугало. Он страдал от того, что бессилен дать отпор. Если бы над ним посмеялся парень, то получил бы ответ на кулаках. Посмейся над ним старый человек, он бы насмешливо огрызнулся. Даже старой женщине нашелся бы кое-что сказать. А вот перед лицом девушки – спасовал, почувствовал себя беспомощным. Если они смеялись над ним, единственный ответ – посмеяться вместе с ними. Но как можно посмеяться и не выставить себя дураком?