Бретонская роза - Лаубе Генрих (1843)

Это объяснение еще менее показалось утешительным сестре короля, чем первое беззаботное восклицание графини, которая с этого вечера сделалась неразрешимой и вследствие этого еще более интересной загадкой для всего двора. Ее застенчивость исчезла и проявлялась только в те моменты, когда к ней подходил король. Но чем труднее и невозможнее казалась победа над загадочной молодой женщиной, тем сильнее волновался король и хотел добиться своей цели. В нем заговорила ревность прежде, чем явилась малейшая надежда на успех; и эта страсть была тем мучительнее для него, избалованного женщинами, что он никогда не испытывал ее прежде. Необдуманная фраза, сказанная им канцлеру Бюде сгоряча и не совсем искренне, относительно своего желания возвести на престол графиню Шатобриан, сделалась для него серьезным намерением. В случае неудачи он готов был дать и это обещание графине Шатобриан, хотя знал, что ее согласие на брак не будет ручательством привязанности к нему, а может быть вызвано стремлением занять высокое положение в свете.

Прошла неделя. В королевском дворце ничто не изменилось: все были убеждены, что Бонниве пользуется особенным расположением графини, потому что с ним она охотнее говорила, чем с другими, и ему чаще всех удавалось вызвать ее веселый смех. Что же касается Бриона, то он мог прямо упрекнуть ее в неблагодарности; она редко обращалась к нему с каким-нибудь замечанием и явно избегала сколько-нибудь серьезных и продолжительных разговоров с ним. Но со всеми художниками графиня была в наилучших отношениях; у нее самой были большие способности к живописи, она удачно копировала эскизы, которые попадались ей под руку. Ласкарис и Бюде знакомили ее с содержанием песен Гомера, и она целыми часами внимательно слушала их. Не менее интересовали ее рассказы старого грека об умственной и религиозной жизни древней Греции и пространные рассуждения Бюде, когда тот распространялся о церковной реформе, совершавшейся тогда в Германии и Швейцарии. Но если в этих случаях к ним подходил Клеман Маро и с комической важностью расспрашивал канцлера о спорных пунктах церковной реформы, то графиня сразу кончала серьезный разговор какой-нибудь шуткой и просила Маро научить ее французскому стихосложению или составлению девизов, которые были тогда в большой моде.

Однажды после обеда король неожиданно присоединился к кружку, образовавшемуся около молодой графини, и попросил позволения принять участие в общем разговоре. Графиня тотчас же сделалась молчаливой и сдержанной, так что король опять не мог убедиться, действительно ли она так талантлива и умна, как говорили его придворные. Но разве подобные соображения могут остановить влюбленного! Для короля они также не имели никакого значения, хотя он был убежден, что все уверения Бюде, Маро и других господ относительно необыкновенного ума графини не более как любезности, которые хотят оказать его гостье и красивой женщине. На этот раз он решил отложить всякое ухаживание и свел разговор на серьезные предметы, в надежде что графиня почувствует себя менее стесненной в его присутствии. Расчет оказался верным.

Франциск не чувствовал никакой склонности к ученым спорам и многостороннему исследованию предмета, но он обладал редким даром обобщения, благодаря которому рисовал перед своими слушателями величественную картину, иногда преувеличенную, но всегда полную ума и художественно выполненную в частностях. Слушая его, казалось, что не только Франция, но и вся Европа должна была получить по его инициативе совсем иной вид. Но, в сущности, все его широкие планы сводились к видоизменению старого; он не хотел радикального преобразования или уничтожения существующих порядков, и даже тот новый элемент, который он стремился внести в мир, он искал не в будущем, а в прошлой истории человечества, и преимущественно в средневековых традициях.